У меня рак а помочь некому. Сонник сказали что у меня рак. Что если снится у меня рак

Диагноз оглашен, уже в кармане направление на лечение, в голове уже как-то более менее оформилась мысль, что это надо сделать - этот путь пройти до конца. Примерно понимаешь направление, но не знаешь сколько времени это займет, известен первый шаг, а второй будет по результатом первого, отчетливо понимаешь лишь одно - быстро отвертеться вряд ли получится. Онкология смотрит на тебя, как бездонное нечто, которое готово вот-вот тебя поглотить. И в этот момент встает вопрос - как сказать близким, что сказать на работе? Говорить или нет?

Маме я сказала только когда уже после операции переиграли гистологию и сказали, что таки рак. Живем мы отдельно, хоть и не далеко, но все-таки в разных городах и пока делалось первое обследование, а потом операция, я молчала как партизан. И не потому что я ее так сильно боялась травмировать и берегла, я берегла себя, от ее охов и ахов и совершенно не зря. Реакция была ее совершенно неадекватной мне, но совершенно адекватной себе. Я отчетливо понимала и знала, что в такой момент каждый думает про себя в этой ситуации - "Как мне с этим быть? Как это изменит мою жизнь?" и то, как в этот момент с этим тебе, мало кто может сразу оценить и поддержать. На свое сообщение, что иду на химию я ожидала - "Мы справимся. Да, надо пройти это, ты сможешь", а услышала "А это обязательно делать? А как с работой? Тебя уволят? А больничный будет?". Я просто рассвирепела и прямо сказала, что из вариантов умереть на работе или уволиться и получить шанс выжить, я таки выбираю второй, а остальное меня совершенно не колышит. Семья моя отморозилась и впала в ступор, никто совершенно не надумался меня спасать, поддерживать и все сидели молча и думали как им плохо с тем, что у меня рак. И мне самой пришлось выводить их на душещипательные беседы, что им на самом деле это не пофиг, а просто от ступора реакция у них такая. Мне конечно помогли мои годы психотерапии, наработанные умение отстраняться, строить диалоги и находить ресурсы. Я смогла опереться на своих друзей, которые хором сказали "Мы справимся. Да, надо это пройти, мы в тебя верим".

Чем грозит оглашение на работе? Социум гуманен лишь на словах, а на деле увы нет. Для любого бизнеса сотрудник с онкодиагнозом это проблема и риск - это минимум полгода больничного, это невозможность каким бы то образом сильно расчитывать на выполнение им его рабочих обязательств, как бы он не хотел и не обещал, что будет выходить на работу и справляться, в любой момент он может не по своей воле слечь. Потому зачастую работодатели прячут глаза, сочувствуют и ждут четыре месяца. Законодательство украинское в этом плане совершенно беспощадно - после четырех месяцев беспрерывного больничного вас могут уволить в одностороннем порядке. Далее оформляется инвалидность и здравствуй пенсия, на которую не то что онкологию лечить, а на хлебе и молоке не позволяет месяц прожить. Я для себя решила, что скрывать и придумывать что бы то ни было полгода врядли я смогу и сказала как есть - "У меня рак, я иду на химию, потом будет лучевая, смогу ли я между ними работать - не знаю". Не дожидаясь окончания 4-х месяцев я на недельку вышла после одной из химий, так я перестраховалась от увольнения по статье. Мне повезло и меня не уволили и как-то позволяют заниматься собой, сколько это продлится я не знаю, да и в принципе готова к любому повороту все это время. Пока мои приоритеты в другой стороне.

Я, честно говоря, совершенно не знаю, может быть если бы у меня было кому из семьи обо мне позаботиться, то я наверное бы все покрыла мраком и постаралась бы тихонько это пройти. Но жизнь такая штука, что я столкнулась с этим почти один на один. Мужчина меня бросил под дверями онкологии, мама это мама, сестра занята своей семьей и мне пришлось опираться на то, что есть - на друзей и социальные структуры. Это грустно, но это так.
У меня не было возможности просто депрессовать и закрыться в четырех стенах, чтобы выжить мне пришлось говорить и говорить много, говорить всем. Да, многие испугались и исчезли, но много и осталось, и предложили помощь. По большому счету, при таком раскладе надо все время быть в ресурсе, потому что никто не догадается, что тебе надо, если не позвонить и не сказать, и мне пришлось во-первых всех держать в курсе всех дел, потому что люди волновались, а информация как-то может внести какую-то ясность, а во-вторых надо было четко определить и распределить что мне от кого нужно. Часть отдала им, часть врачам, которых помогли найти они же.

Поэтому на данный момент мне совершенно плевать, кто знает, кто не знает мой диагноз. Я уже столкнулась наверное со всеми возможными реакциями на него и принимаю все весьма философски - нормальная, ну и ладно, нет, ну и спасибо, не больно нам такие и нужны.

А как у вас - кому сказали, кому нет? А если нет, то почему. Мне вот совершенно искренне интересно, потому что я с удивлением столкнулась, что большей частью это не оглашается.

Сентябрь - месяц информирования о раке щитовидной железы. Наталья Сизова - героиня нашего материала - столкнулась с этим заболеванием. Ей пришлось преодолеть длинный путь к правильному диагнозу (в течение трёх лет Наталье ставили вегетососудистую дистонию). Однако её история - это прежде всего история любви.

Наталья Сизова, фотограф: Екатерина Орлова

Первые звоночки прозвучали три года назад. Это удивительно, ведь считается, что для рака щитовидной железы нехарактерны яркие клинические проявления. Точнее, они возможны, но уже на поздних стадиях. В этом, видимо, и была основная трудность - я жаловалась врачам на такие общие вещи, как слабость, быстрая утомляемость, тревожно-депрессивное состояние. В принципе практически все врачи, к которым я обращалась, ставили один и тот же диагноз - . Любимый и самый распространённый несуществующий диагноз в России. Причём это были разные врачи - в течение трёх лет я курсировала между ними. Терапевт, невролог, кардиолог, иммунолог - каждые полгода цикл повторялся.

Ещё три года назад терапевт сказала, что такое «даёт щитовидка», а значит её нужно проверить. Проверили прямо в тот же вечер. Результат - изменения в одной дольке. Просто изменения, никакой чёткой опухоли. Я сдала анализ на тиреоидные гормоны - всё в норме. К сожалению, я не знала, что при раке такое возможно. И терапевт, видимо, тоже этого не знала. Мне сказали, что это вариант нормы, а у меня просто синдром хронической усталости. Мне посоветовали жить полной жизнью и выйти на постоянную работу (ребёнок тогда был совсем маленький, я работала от случая к случаю).

Мне выписывали лекарства, которые обычно и выписываются при вегетососудистой дистонии. Сосудистые препараты, витамины, массаж. Невролог, которая тоже не знала, что со мной, в попытках найти хотя бы какую-нибудь патологию, нашла суженную артерию. Конечно же, это всё из-за неё.

Год назад на приёме у иммунолога я спросила - может быть, это всё же онкология? Мне сказали: «Что вы! Конечно, нет». И потом, приходя на приём к разным специалистам, я ещё не раз задавала этот вопрос. И меня беспокоит, что даже с подсказкой они не справились.

Фотограф: Екатерина Орлова

Уже весной я вернулась к терапевту. Моё состояние сильно ухудшилось - есть вообще не хотелось, «уходил» вес, выпадали волосы, каждый вечер было ощущение ломоты в суставах. В довершение всего - сильнейшая тревога. Весь последний год меня не покидало ощущение физического угасания. И когда ты говоришь об этом врачам и родственникам, в ответ слышишь - ну нет, это не так, не преувеличивай, ты накручиваешь, это ипохондрия .

На последнем приёме терапевт нашла у меня латентную анемию. Видимо, настолько латентную, что её и вовсе не было. Мне предложили «прокапаться». От отчаяния я согласилась. Через какое-то время, когда я отправилась показывать врачу анализы по железу, в дороге я совершенно случайно положила руки себе на шею. И тут словно красная лампочка загорелась в голове. Я поняла - лимфоузел увеличен. Но терапевт, посмотрев результаты, сказала, что всё идеально. На мой вопрос про лимфоузел она ответила: «Ну сделайте когда-нибудь УЗИ». Я решила сделать его прямо в тот же день. Двадцать минут по мне елозили этим датчиком, но заключение УЗИ было буквально никаким. То ли это лимфаденопатия, то ли перерождение лимфоузла в жировую ткань, то ли опухоль. При этом если три года назад изменения наблюдались только в левой дольке, то теперь они были по всей щитовидке. А мне всё ещё говорили, что это вариант нормы.

Мне прописали гомеопатические капли и велели приходить через месяц. Можно сказать, это и был момент, когда я поняла: скорее всего, у меня рак. Знакомый студент-медик сказал: если ты теряешь в весе и у тебя увеличен лимфоузел, первым делом нужно исключить онкологию. И я поняла, что, по сути, исключила уже всё остальное.

Волею случая я живу по соседству с девочкой, мама которой - врач ультразвуковой диагностики (занимается как раз онкологическими заболеваниями). Прямо в тот же день я сбросила ей результат исследований. Она сказала, что ничего не понятно - нужно переделать и сразу же взять пункцию. И вот, получается, в среду я съездила к ней на пункцию, а в пятницу узнала диагноз. Она мне даже его не сказала. Просто сообщила, что в лимфоузлах тироциты - клетки щитовидной железы. Но я знала, что никаким образом, кроме метастатического, они туда попасть не могут.

Узнав о диагнозе, я испытала облегчение. Вот она - болезнь, которую я искала. Я уже довольно давно хожу на психоаналитическую терапию, а психоанализ очень метафоричен. Я говорила терапевту о чём-то маленьком, что поганит мою жизнь. И это нечто представлялось мне прогнившим плодом в корзинке свежих ягод. Он где-то там лежит, а я всё никак не могу до него добраться.

Лечение этого вида рака начинается с операции. Удаляют щитовидку и все прилегающие к ней ткани. Никакой специальной подготовки не нужно - сдаёшь стандартный набор анализов, чтобы лечь в больницу. Ожидание операции было, наверное, самым страшным. Казалось, что я могу умереть - прямо сейчас и прямо здесь. Всё представлялось ступеньками. Первая ступень - постановка диагноза, вторая - поиск врача (благодаря знакомым нашёлся потрясающий хирург), третья - прикрепление к больнице. И вот следующая ступенька - госпитализация.

Я легла в Онкологический центр имени Блохина на «Каширке». Это замечательная больница. Когда ты не болеешь, это место представляется мрачным и ужасным. Местом, где люди сходят с ума от отчаяния. Но на самом деле мне там было спокойно. Все вокруг - от врачей до женщин, которые разносят еду - поддерживают пациентов. Ты молодец, ты справишься, всё будет хорошо. Звучит парадоксально, но несмотря на то, что ты видишь страшные вещи, атмосфера всеобщей поддержки приникает буквально через кожу.

Любая операция - это риск. Я совершенно не переживала, что хирург сделает что-то не так, скорее боялась осложнений, которые не от него зависят. Впервые в жизни мне делали эндотрахеальный наркоз. Я понимала, что какое-то время я проведу без своего дыхания на аппарате искусственной вентиляции лёгких. Все дни до операции я старалась общаться - просто ходила по коридору и бесконечно с кем-то разговаривала.

Операция была назначена на девять утра, и я была первая на очередь в операционную. Все кабинеты пустовали, и медбратья, которые меня отвозили, разгоняли кровать, вставали на её каркас ногами и говорили: «Приведите спинки кресел в вертикальное положение, пристегните ремни, мы взлетаем». Это, правда, подняло мне настроение, к тому времени страх уже прошёл. В операционной всё случилось очень быстро. Я сказала анестезиологу, что совсем не спала ночь, а он мне ответил: «Вот сейчас отоспитесь».

Мне удалили щитовидку и прилегающие к ней ткани (к счастью, удалось сохранить паращитовидные железы). Удалили 28 лимфоузлов, в 13 из них были метастатические опухоли. Сама опухоль хоть и оказалась небольшой - семь миллиметров, - но уже успела прорасти в соседние ткани.

Значит, она там была уже давно.

Фотограф: Настя Завьялова

Первые два дня после операции было сложно. Анестезиолог предупредил, что я могу долго отходить от наркоза. Так, собственно, и произошло - я провела в забытьи практически сутки. Встать было невозможно, меня сразу же начинало тошнить. Первую ночь рядом находился муж, и от этого становилось легче. Тем не менее на душе уже было спокойно. Да, ты - разрезанный, перемотанный, с торчащими трубками - чувствуешь себя спокойно. Главный этап пройден. Я живая.

Каждый день реабилитации приносил невероятное облегчение. Я встала и смогла доковылять до туалета - классно! Сняли дренажные трубки - невероятно! Убрали катетер - супер! Можно наконец помыться - кайф! В нашем теле есть вещи, которые происходят как бы сами по себе, но стоит их лишиться, как приходит понимание, до чего они были важны.

Самое тяжёлое в реабилитации - это гормональный сбой. Бросает то в жар, то в холод, то долбит сердце, то не можешь прощупать пульс. Дикая сонливость, дикая слабость. Какое-то постоянное «укачивание», нарушения аккомодации глаза. В этом нет ничего удивительного - удалили один из важнейших органов эндокринной системы. После выписки я не понимала, как вообще поеду домой. В первые дни после операции я училась заново держать голову, а теперь нужно было заново учиться жить. Обычная жизнь? Что это? Как это?

По сути, от пункции до выписки из больницы прошёл месяц. Да, с одной стороны - это очень быстро, но с другой - я так долго ждала.

Сейчас я продолжаю пить в больших дозах левотироксин - синтетическая форма натурального гормона щитовидной железы. Это нужно, чтобы подавлять выработку тиреотропного гормона и не провоцировать рост оставшихся тиреоидных тканей и метастазов, если они есть. Следующий этап - это радиоабляция. Ты выпиваешь капсулу с радиоактивным веществом - радиоизотопом йода. Всё, что в твоём организме похоже на щитовидку или её метастазы, это вещество захватывает и разрушает. Но так как это будет происходить во мне, я стану на время маленьким радиоактивным реактором. Именно поэтому процедура должна происходить в полной изоляции. Ведь всё, что будет исходить от моего тела, включая воздух, будет радиоактивным. Это непростое испытание, но порой я смотрю на него с предвосхищением - пять дней в полном одиночестве. До процедуры я не узнаю, есть ли ещё очаги, есть ли ещё где-то метастазы. Только после.

Что касается прогнозов - мне хватило того, что сказал хирург в первый день встречи. Да, опухоль может метастазировать в отдалённые органы - печень, кости, лёгкие, мозг. Но если ты находишься в возрастной группе до 45 лет, выше второй стадии тебе не поставят, а стадии - это и есть прогнозы. При папиллярной карциноме щитовидной железы (именно так звучит мой диагноз) выживаемость составляет до 95%. Но рак есть рак. Да, тебе не нужна химиотерапия, но это не отменяет факта, что ты лишаешься важного органа. Прийти в себя после операции, адаптироваться к синтетическому гормону и всё это выдержать - мягко говоря, непросто.

МОСКВА, 11 фев — РИА Новости. Онкопсихологи ко Всемирному дню больного рассказали РИА Новости о том, когда можно не говорить человеку правду о его диагнозе, как общаться с онкобольным и чем отличается взаимодействие психолога с человеком на ранней стадии заболевания от работы с ним на терминальной стадии.

Когда человеку ставят онкологический диагноз, меняется жизнь его и его семьи. Разные люди реагируют на рак по-разному: одни мобилизуются и бросают все силы на борьбу с болезнью за качество своей жизни, других страх парализует, сковывает и отнимает силы что-то менять.

"В России еще со времен советского союза формировалась традиция не говорить больному о его диагнозе. Такая тактика может иметь свои положительные и свои отрицательные стороны. Если больной не знает, пьёт отвар из свеклы, но при этом получает химиотерапию, то, наверное, пусть оно так и будет. То есть ровно до того момента, пока это незнание не мешает лечению", — считает психолог фонда "Подари жизнь" Александр Кудрявицкий.

Дружественная онкология

По его мнению, проблема "говорить или не говорить" напрямую зависит от культурных особенностей. "Есть передовая и продвинутая страна Япония, которая считает, что главное — дух человека. Поэтому обманывать можно сколько угодно, лишь бы человек не терял духа. Есть западный подход, который в том числе стоит на юридических аспектах, и который говорит о том, что говорит надо всегда, даже подростку", — пояснил эксперт.

Кудрявицкий также считает, что много сложностей возникает из-за того, что онкологию излишне "демонизируют". "Проблема заключается в том, что про рак знают мало, его боятся в сто раз больше, чем это нужно, потому теряются и не знают, что делать", — добавил эксперт.

О целях и задачах

По мнению директора АНО "Проект СО-действие" Ольги Гольдман, универсального способа общения с онкопациентами нет, но врачей, медперсонал и психологов можно обучить особенностям психоэмоциональных реакций пациентов и их семей. Нужно понимать, что у людей, которые находятся в начале заболевания и у тех, кого уже вылечить нельзя, разные цели, а значит, и общаться с ними нужно по-разному.

"Если в начале заболевания нужно постараться перенаправить эмоции в конструктивное русло, бороться за свое здоровье и найти ресурсы, которых раньше не видел, должна быть очень активная жизненная позиция, чтобы справиться с нашими реалиями советскими. В конце жизни вопрос в качестве жизни, в том, чтобы успеть сказать любимым людям то, что хотел всегда сказать. Близким в этот период нужно помочь перенаправить энергию с того, чтобы ругаться между собой и таскать больного по больницам в ситуации, когда все уже в один голос говорят, что сделать уже ничего нельзя, к сожалению", — рассказала РИА Новости Гольдман.

Одним из основных направлений работы "Проекта СО-действие" является всероссийская горячая линия социально-психологической помощи для онкологических больных и их близких (звонок по России бесплатный: 8-800-100-01-91).

По словам Гольдман, одной из самых частых просьб, поступающих на горячую линию, является обращение родственников "помочь заставить его лечиться". "Такой вопрос возникает первым, когда больной говорит о том, что у него больше нет сил лечиться. Родственник в данном случае — очень важная составляющая, потому что больному очень нужна поддержка, а если родственник не в порядке, он не может качественно помочь своему близкому. Очень важно, чтобы родственники очень хорошо понимали, что вокруг происходит, что у них в голове происходит. Это отдельный фронт работы, но его при этом нельзя отделить. То есть это работа со здоровыми людьми, но которые столкнулись с собственным бессилием, злобой, непониманием, с желанием, чтобы больной сам что-то сделал", — рассказала директор проекта.

По ее словам, очень важно уверить родственника в том, что именно он может что-то сделать, а не в том, нужно или не нужно кого-то убеждать.

Не знаю, значит, ничего не происходит

Информация о том, куда пациент может пойти лечиться, на какое лечение он имеет право как гражданин РФ, имеют ли право больницы в его регионе отказать ему в лечении и что ему делать в этом случае, тоже далеко не всегда доступна. В Москве эта проблема стоит не так остро, как в регионах.

"Очень часто задают вопрос "за что?" Мы же пытаемся этот вопрос перевернуть в вопрос "зачем?" Потому что это предполагает работу, нахождение ресурсов, которые есть уже, но человек их не замечал. Но вообще у нас 35% вопросов связаны с поиском информации: медицинского характера, маршрутизации пациентов, юридического характера по обеспечению пациентов лекарственными средствами", — объяснила эксперт.

Недостаток информированности, по словам Гольдман, приводит к неуверенности в себе, тревожности и новым страхам. Именно для того, чтобы с этим справиться, необходима помощь онкопсихолога.

"Наверное, нужно, чтобы вузы готовили таких специалистов, и может быть, даже медицинские вузы, которые готовят клинических психологов, потому что нужно хорошо понимать, как проходит болезнь и нужно очень хорошо понимать, какую реакцию может выдать то или иное лечение. Химиотерапия может выдать психотическую реакцию, например. Нужно много чего понимать, нужно знать, как работает медицинское учреждение в частности", — пояснила она.

Совсем недавно моя жизнь была отличной. Нет - она была великолепной. Перед Рождеством жена подарила нам ещё одно маленькое чудо - сына, который стал отличной компанией для своих двух сестричек пяти и трёх лет. Спустя месяц мы возвращались домой в Сидней после четырёх замечательных лет работы в офисе Google в Калифорнии. Моя супруга работала в стартапе в кампусе NASA при аэродроме Моффетт и переживала по поводу того, удастся ли ей найти такую же интересную компанию в Австралии. Удалось - она получила похожую должность в логистическом стартапе в Сиднее. Мы вернулись домой в основном для того, чтобы быть поближе к семье, ну и для того, чтобы реализовать давнюю мечту совместного с моими родителями фермерского хозяйства - идеального места для наших троих детей и дополнительного источника дохода. Каждые выходные мы искали в Сиднее районы, которые соответствовали бы нашим критериям - хорошие школы, транспортная доступность, стоимость земельных участков и т.д. В итоге мы обосновались в Курраджонге на западе Сиднея, и я погрузился в подготовку к полумарафону в Монтерее, который должен был пройти через несколько месяцев.

Мне 35 лет.

19 июля я отправился к терапевту. Я был уверен, что это стандартный визит вежливости, чтобы познакомиться с нашим врачом на случай, если детям понадобится срочная помощь. До этого меня беспокоило лишь необычное кровотечение и небольшой кишечный дискомфорт, связанный с этим. Я не придавал этому особого значения, но доктор убедил сделать колоноскопию. А дальше моя жизнь перевернулась с ног на голову.

Не буду вдаваться в подробности, но колоноскопия помогла обнаружить небольшое поражение, которое потенциально могло быть злокачественным. Тремя днями позже это подтвердила и биопсия. Компьютерная томография выявила подозрительную опухоль в лимфоузлах, и я записался на сканирование PET-CT, которое помогает выявить онкологические заболевания. Оно изменило всё, поскольку не только подтвердило рак лимфоузлов, но и обнаружило две небольшие опухоли в печени, которые не были выявлены при первичном сканировании. Таким образом, 2 августа мне поставили диагноз: колоректальный рак четвёртой стадии.

Теперь поясню немного для тех, кто, как и я раньше, не особо разбирался во всем этом. Рак - это название целого ряда похожих заболеваний. Существует целая методология для оценки прогресса таких заболеваний. Вкратце это выглядит так.

• Первая стадия  - опухоль имеет небольшой размер и локализована внутри органа, в котором зародилась.
• Вторая стадия  - рак ещё не успел распространиться в организме, но размер опухоли существенно больше, чем на первой стадии. Иногда это означает, что раковые клетки распространились на лимфатические узлы непосредственно рядом с опухолью. Это уже зависит от типа рака.
• На третьей стадии опухоль становится больше. Она уже поражает близлежащие ткани, а раковые клетки появились в лимфоузлах по всей поверхности.
• Четвертая стадия означает, что рак перекинулся на другой орган, отличный от того, который он поразил изначально. Это называется вторичный, или метастатический, рак.

Сегодня первая стадия рака не так страшна. Но вот четвёртая - это уже серьезно. Для лечения доктора используют статистику больных с аналогичной формой рака, чтобы оценить прогресс и сделать соответствующие прогнозы. В моём случае статистика показала, что лишь 10% людей с такой же формой заболевания остаются в живых спустя пять лет после его обнаружения. Впрочем, я научился слишком не зацикливаться на статистике. Вряд ли мои прогнозы куда лучше (ни один из докторов не берётся говорить наверняка) - но они и не хуже, чем 50 на 50. И даже если я проживу больше пяти лет, мои ожидания от продолжительности жизни, как человека с метастатическим раком, почти наверняка будут сильно преуменьшены.

Следующие полгода мне предстоят радио- и химиотерапия и в какой-то момент два хирургических вмешательства: удаление части толстой кишки и двух узлов в печени. И это всё я, человек с фобией хирургического вмешательства, который никогда в своей осознанной взрослой жизни не болел всерьёз.

Я знаю, что это банально, но жизнь реально может перевернуться за одну ночь. Внезапно я понял, что могу и не дожить до пятого дня рождения моего сына, да даже до второго. Очень вероятно, что я не увижу и того, как моя старшая дочь выходит замуж. И скорее всего, я не узнаю, какую профессию выберут для себя мои дети. Я молчу о том, что моя собственная карьера полетела под откос. Я даже не представляю, как всё повернётся, если мне удастся выжить, потому что мои взгляды на жизнь поменялись так сильно, что вряд ли мой мир когда-то станет прежним.

Жизнь - причудливая штука.

С одной стороны, я пытаюсь быть оптимистом и верю в том, что одержу победу над раком в следующие полгода. А с другой, мне нужно быть прагматиком и приготовиться к том, что в один прекрасный день станет ясно, что лечение не помогает и меня поставят перед фактом: остаётся X месяцев. Как муж и отец троих малолетних детей, я понимаю, что такой сценарий ужасен, но он имеет много сторон, о которых я должен задуматься: финансовое обеспечение будущего моих детей, забота о том, чтобы они запомнили меня, оформление наследства для моей супруги и так далее.

Одна из вещей, которую я обдумываю больше всего, - это наследство. Я привык планировать. До того как я узнал о своём диагнозе, я думал о своём 35-летии, - в отрыве от развлечений и путешествий, - как о своего рода подготовке. Я чувствовал, что должен построить некую базу (сбережения, связи, навыки, опыт), чтобы вступить в следующую фазу жизни не с пустыми руками и «оставить след» для растущего поколения. Возможно, это было моей ошибкой, потому что сейчас у меня нет времени думать обо всём этом. По-моему, я немного паникую.

Я чувствую, что должен передать всем послание исходя из своего собственного опыта - о том, что нужно вовремя посещать врача и думать о страховании жизни. Но с прагматической точки зрения я хочу предупредить каждого: не думайте, что у вас впереди вся жизнь и вы можете заниматься чем хочется. Я понимаю, что звучит это на редкость банально и, конечно, вы не знаете, что с вами случится в будущем, но будьте уверены, что жизнь может измениться в любой момент, и живите, чётко помня об этом.

И пожалуйста, перестаньте жаловаться по мелочам!