Психоанализ любви по фрейду

Перевод с немецкого М.Вульфа (1923 г.)

Всякий начинающий заниматься психоанализом боится прежде всего трудностей, ожидающих его при толковании мыслей пациента, и задач, возникающих перед ним в связи с воспроизведением вытесненного. Но ему предстоит скоро убедиться в незначительности этих трудностей и вместо этого понять, что единственные и серьезные трудности вытекают из необходимости овладеть переносом.

Из всевозможных, возникающих тут положений, остановлюсь на одном, резко ограниченном как вследствие частоты его и реального значения, так и вследствие его теоретического интереса. Я имею в виду тот случай, когда пациентка делает совершенно определенные намеки или прямо заявляет, что влюбилась в анализирующего ее врача, как могла бы влюбиться любая другая смертная. Такое положение имеет свою как мучительную комическую сторону, так и серьезную: оно настолько запутано и обусловлено многими причинами, так неизбежно и так трудно разрешимо, что обсуждение его уже давно является жизненно важным для аналитической техники. Но так как.мы сами не всегда свободны от ошибок, по поводу которых смеемся над другими, то не очень-то спешили с выполнением этой задачи. Мы всегда сталкиваемся в этом вопросе с долгом врачебной тайны, без чего невозможно обойтись в жизни, но что трудно выполнимо в нашей работе. Поскольку литература по психоанализу имеет отношение и к реальной жизни, здесь возникает неразрешимое противоречие. Недавно я в одной работе пренебрег врачебной тайной и намекнул, что такое же положение переноса задерживало развитие психоаналитической терапии в течение первых десяти лет.

Для хорошо воспитанного человека из публики или неспециалиста - таким является идеально культурный человек по отношению к психоанализу - любовные дела не сравнимы ни с какими другими; они записаны как бы на особом месте, не допускающем никакого другого описания. Если благодаря переносу пациентка влюбилась во врача, то он подумает, что в этом случае для нее возможны только два выхода: более редкий, когда все обстоятельства допускают постоянное, законное соединение обоих, и более частый, когда врач и пациентка должны разойтись и начатая работа, имевшая целью исцеление, должна быть оставлена как нарушенная элементарным событием. Разумеется, мы мыслим и третий исход, который как будто даже совместим с продолжением лечения, - вступление в нелегальные и не рассчитанные на вечность определенные любовные отношения; но этот исход невозможен как благодаря буржуазной морали, так и из-за необходимости соблюдать врачебное достоинство. И все же всякий, обращающийся к врачу за помощью, будет настаивать, чтобы аналитик его успокоил по возможности самым определенным обещанием, что третий исход совершенно исключается.

Вполне очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть совершенно другой.

Возьмем второй вариант выхода из положения, о котором идет речь. Врач и пациентка расходятся после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача, тут скоро создается такое положение, что больная чувствует, что влюбилась во второго врача, и таким же точно образом, если она и тут порвет и начнет снова, то в третьего и т.д. … Этот, несомненно, наступающий факт, являющийся, как известно, одним из основных положений аналитической теории, может быть использован двояким образом: в отношении анализирующего врача и в отношении нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он имеет значение очень ценного указания и хорошего предупреждения против возможного у него контрпереноса. Он должен признать, что влюбленность пациентки вынуждена аналитическим положением и не может быть приписана превосходству его особы, так что у него нет никакого основания гордиться таким «завоеванием», как это назвали бы вне анализа. Об этом никогда не мешает напомнить. А для пациентки создается альтернатива: или она должна отказаться от психоаналитического лечения, или должна примириться с влюбленностью во врача как с неизбежной участью.

Я не сомневаюсь в том, что родные пациентки решатся на первую из двух возможностей, между тем как врач стоит за вторую возможность. Но я думаю, что в этом случае решение не должно быть предоставлено нежной - или, вернее, эгоистически ревнивой - заботливости родных. Решающим моментом должны быть интересы больной. А любовь родных не может вылечить невроз. Психоаналитику незачем навязывать себя, но он может указать, что в некоторых отношениях он незаменим. Те из родных, кто согласен с отношением Толстого к этой проблеме, могут и далее обладать женой или дочерью, но должны постараться примириться с тем, что у них останется невроз и связанное с ним нарушение способности любить. В конце концов, происходит то же самое, что при гинекологическом лечении. Впрочем, ревнивый отец или муж жестоко ошибаются, думая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для избавления от невроза она приступит по его настоянию к какому-нибудь другому, не аналитическому лечению. Вся разница состоит лишь в том, что подобная влюбленность, которой предстоит остаться невысказанной и не проанализированной, никогда не окажет такого содействия выздоровлению больной, как это заставляет сделать анализ.

Мне известно, что некоторые врачи, применяющие анализ, часто подготавливают пациенток к появлению любовного переноса и даже приглашают их «постараться только влюбиться во врача, чтобы анализ лучше продвигался вперед». Более бессмысленной техники я не могу себе представить. Этим отнимается у данного явления убедительный характер самопроизвольности и создаются трудности, которые нелегко одолеть.

Сначала, правда, не похоже, что влюбленность в переносе может быть чем-нибудь полезна для лечения. Пациентка, даже самая послушная до того, вдруг лишилась понимания и интереса к лечению, не хочет ни слышать, ни говорить ни о чем, кроме своей любви, и требует ответной; она отказалась от своих симптомов или не обращает внимания на них, она объявляет себя даже здоровой. Вся сцена совершенно меняется, как будто бы игра сменилась ворвавшейся внезапно действительностью, словно пожар, вспыхнувший во время театрального представления. Кому как врачу первый раз приходится переживать подобное, тому нелегко сохранить аналитическое положение и не поддаться ошибке, решив, что лечению действительно пришел конец.

Хорошо подумав, можно найти выход и из этого положения. Первым делом, нельзя забывать, что все мешающее продолжению лечения может быть выражением сопротивления. Несомненно, что сопротивление принимает активное участие в возникновении бурных любовных требований. Ведь признаки нежного переноса были уже давно заметны у пациентки, и ее послушание, и ее податливость на все объяснения анализа, ее прекрасное понимание и высокую интеллигентность, проявляемую ею при этом, приходилось приписывать ее направленности по отношению к врачу. Вдруг это все как бы унесено ветром. Пациентка перестала что бы то ни было понимать, она вся как будто ушла в свою влюбленность, и это превращение выступает в определенный момент, как раз тогда, когда нужно ее заставить сознаться или вспомнить особенно неприятный и вытесненный отрывок из ее жизни. Влюбленность была уже раньше, давно, но теперь сопротивление начинает пользоваться ею, чтобы задержать продолжение лечения, чтобы отвлечь весь интерес от работы и чтобы поставить анализирующего врача в положение мучительного смущения.

Если поближе присмотреться, то можно в этом положении заметить также влияние осложняющих мотивов, отчасти присоединяющихся к влюбленности, а отчасти - особых видов выражения сопротивления. К мотивам первого рода относятся стремления пациентки убедиться в своей неотразимости, подорвать авторитет врача, принизив его до положения возлюбленного, и всем, что кажется возможным, воспользоваться при любовном удовлетворении. Можно допустить, что сопротивление пользуется объяснением в любви как средством, чтобы испытать строгого аналитика, после чего, в случае благосклонного ответа с его стороны, он может ожидать, что будет поставлен на место. Но более всего создается впечатление, что сопротивление провоцирующему фактору усиливает влюбленность и преувеличивает готовность отдаться, чтобы потом тем настойчивее оправдать действие вытеснения ссылкой на опасность подобной невоздержанности. Все эти надстройки, которых в чистых случаях может и не быть, были приняты, как известно, Адлером за сущность всего процесса.

Но как должен вести себя аналитик, чтобы не потерпеть неудачи при таком положении, если для него несомненно, что лечение необходимо продолжать, несмотря на такой любовный перенос, а поэтому надо перешагнуть через него?

Нетрудно настоятельной ссылкой на общепринятую мораль доказать, что аналитик никогда и никоим образом не должен отвечать на предлагаемую ему нежность или принимать ее. Наоборот, он должен считать момент подходящим для того, чтобы отстаивать перед влюбленной женщиной нравственные требования и необходимость отказа и добиться от нее, чтобы она прекратила свои требования и продолжала аналитическую работу, преодолев животную часть своего Собственного Я.

Но я должен разочаровать в подобном ожидании как в первой, так и во второй частях. В первой части потому, что я пишу не для клиентов, а для врачей, которым предстоит преодолевать большие трудности, и, кроме того, еще потому, что в данном случае я могу предписание морали свести к его происхождению, т.е. к целесообразности. На этот раз я нахожусь в счастливом положении, имея возможность заменить требования морали требованиями аналитической техники, не изменяя при этом результатов.

Но еще решительнее я откажусь от второй части вышеуказанного предположения. Требовать подавления влечения отказом от удовлетворения и сублимирования, когда пациентка созналась в своем любовном переносе, значило бы поступить не аналитически, а бессмысленно. Это было бы то же самое, как если бы специальными заклинаниями старались вызвать из преисподней духа, а затем, ни о чем его не спросив, отправили бы обратно. Ведь в таком случае довели бы вытесненное до сознания только для того, чтобы, испугавшись, снова его вытеснить. Нельзя также обманывать себя и относительно успеха такого образа действия. Как известно, против страстей мало что сделаешь прекрасными речами. Пациентка почувствует только обиду и не преминет отомстить за нее.

Также мало могу посоветовать избрать серединный путь, который иному покажется особенно разумным и который состоит в том, что делаешь вид, будто отвечаешь на нежные чувства пациентки, избегая при этом всяких физических проявлений этой нежности, пока не удастся установить спокойные отношения и поднять их на более высокую ступень. На это средство я могу возразить, что психоаналитическое лечение зиждется на правде. В этом заключается значительная доля его воспитательного влияния и этической ценности. Опасно покидать этот фундамент. Кто хорошо освоился с аналитической техникой, тот не в состоянии прибегать к необходимой для врача иной раз лжи и надувательству и обыкновенно выдает себя, если иногда с самыми лучшими намерениями пытается это сделать. Так как от пациента требуется полнейшая правда, то рискуешь всем своим авторитетом, если попадаешься сам на том, что отступил от правды. Кроме того, попытка пойти навстречу нежным чувствам пациентки не совсем безопасна. Невозможно так хорошо владеть собой, чтобы не пойти иной раз вдруг дальше, чем сам того хотел. Я думаю поэтому, что не следует отказываться от нейтральности, до которой дошел благодаря своей сдержанности в контрпереносе.

Я уже намекнул на то, что аналитическая техника возлагает на врача обязанность отказать жаждущей любви пациентке в требуемом удовлетворении. Лечение должно быть проведено в воздержании. Я не подразумеваю под этим только физическое воздержание и также не имею в виду лишение всего, чего больной желает, потому что этого не перенес бы никакой пациент. Но я хочу выдвинуть основное положение, что необходимо сохранить у больного потребность и тоску как силы, побуждающие к работе и изменению, и не допустить того, чтобы они отчасти были успокоены суррогатами. Ведь нельзя предложить больным ничего, кроме суррогатов, так как вследствие своего состояния, пока не устранены вытеснения, больные не способны получить настоящее удовлетворение.

Сознаемся в том, что основное положение, требующее, чтобы аналитическое лечение было проведено в воздержании, гораздо шире рассматриваемого здесь одиночного случая и требует детального обсуждения, чтобы очертить границы его осуществимости. Но мы не хотим этого делать здесь и по возможности будем строго придерживаться того положения, из которого исходили. Что случилось бы, если бы врач поступил иначе и воспользовался бы обоюдной свободой, чтобы ответить на любовь пациентки и удовлетворить ее потребности в нежности?

Если бы он захотел при этом руководствоваться расчетом, что такими уступками он обеспечит себе влияние на пациентку и таким образом заставит ее разрешить задачи лечения, т.е. навсегда освободит от невроза, то опыт покажет ему, что расчеты его неправильны. Пациентка достигла бы своей цели, а он своей - никогда. Между врачом и пациенткой разыгралась бы только сцена, которая описывается в смешном анекдоте о пасторе и страховом агенте. К неверующему и тяжело больному агенту, по настоянию родных, приглашается благочестивый муж, чтобы перед смертью обратить его в веру. Беседа длится так долго, что у ожидающих родных появляется надежда. Наконец открывается дверь из комнаты больного. Неверующий в веру обращен не был, но пастор ушел застрахованным.

Для пациентки было бы большим триумфом, если бы ее любовные домогательства нашли ответ, но для лечения - это полное поражение. Больная достигла бы того, к чему стремятся все больные в анализе: что-то совершить, воспроизвести что-то в жизни, что она должна была бы только вспомнить, воспроизвести как психический материал и сохранить в психической области. Далее в продолжении любовной связи она проявила бы все задержки и патологические реакции своей любовной жизни, но корректура их уже была бы невозможна и больная закончила бы мучительное переживание тяжелым раскаянием и большим усилением своей склонности к вытеснению. Любовная связь кладет конец возможности оказать воздействие при помощи аналитического лечения; соединение обоих - бессмыслица.

Уступка любовным требованиям пациентки, таким образом, так же опасна для анализа, как и подавление их. Путь аналитика иной, такой, которому нет примера в реальной жизни. Нужно не уклоняться от любовного переноса, не отпугивать его и не ставить пациентке препятствий в этом отношении; точно так же нужно стойко воздерживаться от всяких ответных проявлений. Нужно крепко держаться любовного переноса, но относиться к нему как к чему-то нереальному, как к положению, через которое нужно пройти в лечении, которое должно быть сведено к первоначальным своим источникам и которое должно помочь раскрыть сознанию больной самое сокровенное из ее любовной жизни. Чем больше производишь впечатления, что сам далек от всякого искушения, тем скорее удается извлечь из этого положения все его аналитическое содержание. Пациентка, сексуальное вытеснение которой еще не устранено, а только сдвинуто на задний план, почувствует себя тогда достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии ее сексуальной тоски, все детальные черты ее влюбленности, и, исходя из них, сама сможет открыть путь к инфантильным основам ее любви.

У одного типа женщин, однако, эта попытка сохранить любовный перенос для аналитической работы, не удовлетворив его, потерпит неудачу. Это - женщины с элементарной страстностью, не допускающей никаких суррогатов, дети природы, не желающие брать психическое вместо материального, которым, по словам поэта, доступны только «логика супа и аргументы галушек». Имея дело с такими людьми, стоишь перед выбором: или проявить ответную любовь, или навлечь на себя всю ненависть отвергнутой женщины. Но ни в одном из этих случаев невозможно соблюсти интересы лечения. Приходится, не добившись успеха, отказаться от лечения и задуматься над вопросом, как возможны соединения наклонности к неврозу с такой неукротимой потребностью в любви.

Способ, как заставить постепенно прийти к аналитическому пониманию других, менее активных влюбленных, выработался у многих аналитиков одинаковым образом. Прежде всего нужно подчеркнуть очевидное участие сопротивления в этой «любви». Действительная влюбленность сделала бы пациентку уступчивой, повысила бы ее готовность разрешить проблемы ее случая только потому, что этого требует любимый человек. Такое чувство охотно избрало бы путь к окончанию лечения, чтобы поднять свою цену в глазах врача и подготовить такую реальность, в которой любовь могла бы иметь место. Вместо этого пациентка оказывается своенравной и непослушной, теряет всякий интерес к лечению и явно показывает отсутствие всякого уважения к глубоко обоснованным убеждениям врача. Она, следовательно, воспроизводит сопротивление в форме влюбленности и не останавливается перед тем, чтобы поставить врача в положение так называемой двойной мельницы (род игры). Потому что, если он отклонит ее любовь - что его заставляют делать долг и убеждение, - она сможет разыграть отвергнутую и отказаться от лечения у него из чувства мести и огорчения, как теперь это хочет сделать вследствие мнимой влюбленности.

Вторым доказательством, что любовь эта не настоящая, может послужить утверждение, что чувство это не имеет ни одной новой черты, вытекающей из настоящего положения, а составлено исключительно из повторений и оттисков прежних, также инфантильных, реакций. Надо взять на себя обязательство доказать это детальным анализом любовных проявлений пациентки.

Если к этим доказательствам прибавить еще некоторое количество терпения, то большей частью удается преодолеть трудность положения и продолжать работу с более умеренной или трансформированной влюбленностью с целью открыть инфантильный выбор объекта и окружающие его фантазии.

Я, однако, хотел бы критически разобрать доводы и обсудить вопрос: говорим ли мы этим пациентке правду или необходимость заставляет нас прибегнуть к помощи недомолвок или искажений. Другими словами, действительно ли нельзя считать реальной влюбленность, проявляющуюся во время аналитического лечения?

Я полагаю, что мы сказали пациентке правду, но не всю, не думая о последствиях. Из наших обоих доводов первый - наиболее сильный. Участие сопротивления в любовном переносе - неоспоримо и очень значительно. Но ведь сопротивление не создало этой любви, оно находит ее уже готовой, только пользуется ею и преувеличивает ее проявление. И сопротивление также не лишает этот феномен характера чего-то настоящего. Второй наш довод - гораздо слабее; несомненно эта влюбленность представляет собою новое издание старых черт и воспроизводит инфантильные реакции. Но ведь это существенный признак всякой влюбленности. Не бывает влюбленности, не воспроизводящей инфантильный образец; именно то, что составляет навязчивый, напоминающий патологический характер влюбленности, происходит от ее инфантильной обусловленности. Любовь в переносе может быть в известной степени менее свободна, чем бывающее в жизни и называемое нормальным, яснее показывает зависимость от инфантильного образца, оказывается менее адаптируемой и модифицируемой, но это все и не самое важное.

По чему можно вообще узнать истинность любви? По тому ли, на что она способна, по пригодности ее к достижению любовной цели? В этом отношении любовный перенос не отстает, как кажется, ни от какой другой любви. Создается впечатление, что от нее можно всего добиться.

Итак, резюмируем: нет никакого основания оспаривать характер настоящей любви у влюбленности, проявляющейся во время аналитического лечения. Если она кажется так мало нормальной, то это вполне объясняется тем, что и обычная влюбленность, вне аналитического лечения, скорее напоминает ненормальные, чем нормальные душевные феномены. Но все же она отличается некоторыми чертами, укрепляющими за ней особое место. Она, во-первых, вызвана аналитическим положением, во-вторых, усилена сопротивлением, преобладающим в этом положении, и в-третьих, она в высокой степени не принимает во внимание реальности, она менее умна, меньше задумывается над последствиями, ослепленнее в оценке любимого человека, чем это допустимо в нормальной влюбленности. Но нельзя забывать, что именно эти, отступающие от нормы черты, составляют сущность влюбленности.

Для поведения врача решающей оказывается первая из трех упомянутых особенностей любовного переноса. Он вызвал эту влюбленность введением ее в аналитическое лечение для исцеления невроза; для него она является неизбежным результатом врачебного положения, подобно физическому обнажению больного или сообщению жизненно важной тайны. Отсюда для него несомненно, что он не должен извлекать из нее личных выгод. Готовность пациентки ничего в этом не меняет, а только взваливает всю ответственность на врача. Ведь больная, как он должен знать, не ожидала другого механизма исцеления. После счастливого преодоления всех трудностей она часто сознается в своей фантазии, с которой начала лечение: если она будет себя хорошо вести, то под конец получит в награду нежность врача.

Для врача соединяются этические и технические мотивы, чтобы удержать его от ответной любви; он не должен терять из виду поставленную себе цель, чтобы женщина, ограниченная инфантильной фиксацией в своей способности любить, получила возможность свободно распоряжаться этой чрезвычайно ценной и важной функцией, не истратив ее во время лечения, а сохранив ее для реальной жизни на тот случай, если бы жизнь после лечения предъявила к ней такие требования. Он не должен разыгрывать с ней сцены собачьих гонок, при которых как приз выставляется венок, сплетенный из колбасы, и которые какой-нибудь шутник портит тем, что бросает на ипподром отдельный кусок колбасы. Собаки бросаются на него и забывают о гонках и о венке, манящем вперед, к победе. Я не стану утверждать, что врачу всегда легко держаться в этих предписанных ему этикой и техникой пределах, в особенности для молодого и свободного еще мужчины такая задача может оказаться очень тяжелой. Несомненно, что половая любовь составляет одно из главных содержаний жизни, соединение душевного и физического удовлетворения в любовном наслаждении является самым высшим содержанием ее. Все люди, за исключением немногих чудаков-фанатиков, и устраивают соответственно свою жизнь, только в науке стесняются это признать. С другой стороны, для мужчины мучительна роль отвергающего и отказывающего, когда женщина ищет любви, и от благородной женщины, сознающейся в своей страсти, исходит, несмотря на невроз и сопротивление, несравненное очарование. Не грубо-чувственное требование пациентки составляет искушение, оно действует скорее отталкивающим образом, и нужна большая терпимость, чтобы считаться с этим как с естественным феноменом. Более тонкие и сдержанные проявления желания женщины скорее являются опасными и могут заставить забыть технику и врачебный долг ради прекрасного переживания.

И все-таки уступка для аналитика исключается. Как высоко он ни ценит любовь, он еще выше должен поставить случай, дающий ему возможность поддержать пациентку в решающий момент ее жизни. Она должна научиться у него преодолению принципа наслаждения, отказу от близкого и доступного, но социально недопустимого удовлетворения в пользу более далекого, может быть, вообще не вполне достоверного, но психологически и социально безупречного. Для этого преодоления она должна пройти через самые первые периоды своего душевного развития и на этом пути приобрести то увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность - в систематическом смысле - отличается от бессознательной.

Таким образом, психоаналитическому терапевту приходится вести борьбу по трем направлениям: с самим собой против сил, старающихся свести его с аналитического уровня; вне анализа против противников, оспаривающих значение сексуальных влечений и запрещающих ему пользоваться ими в его научной технике; в анализе против пациентов, которые сначала держат себя как противники, а затем демонстрируют имеющую власть переоценку сексуальной жизни и хотят пленить врача своей неукротимой - в социальном отношении - страстностью.

Публика, об отношении которой к психоанализу я говорил вначале, воспользуется вышеизложенным о любовном переносе как предлогом, чтобы обратить внимание света на опасности этой терапевтической методики. Психоаналитик знает, что работает с самым взрывчатым материалом и что должен соблюдать такую же осторожность и совестливость, как химик. Но разве химику запрещались когда-либо работы с нужными, благодаря их действию, взрывчатыми веществами из-за связанной с ними опасности? Замечательно, что психоанализу приходится завоевывать все свободы, уже давно предоставленные другим видам врачебной деятельности. Я не стою за то, чтобы безобидные методы лечения были оставлены. Они вполне достаточны для некоторых случаев, и в конце концов, человеческое общество так же мало нуждается в furor sanandi, как в каком-либо другом фанатизме. Но мнение, что психоневрозы должны устраняться при помощи операции с безобидными средствами, объясняется жестокой недооценкой происхождения этих болезней и их практического влияния. Нет, во врачебных мероприятиях всегда наряду с «medicina» будет место и для «ferrum», и для «ignis», а потому останется необходимым и правильный неослабленный психоанализ, который не боится оперировать с самыми опасными душевными движениями и распоряжаться ими для блага больного.

Каждый, кто начинает заниматься психоанализом, вначале, наверное, опасается трудностей, которые уготовят ему толкование мыслей больного и задача репродукции вытесненного. Но вскоре он будет расценивать эти трудности как незначительные, но взамен обретет убеждение, что единственные по-настоящему серьезные трудности встречаются при обращении с переносом.

Из ситуаций, которые здесь возникают, я хочу выхватить одну-единственную, четко описанную, — как из-за ее частоты и реальной значимости, так и из-за ее теоретического интереса. Я имею в виду случай, когда пациентка женского пола недвусмысленными намеками дает понять или говорит об этом открыто, что, подобно любой другой смертной женщине, влюбилась в анализирующего ее врача. Эта ситуация имеет как свои неприятные и комичные стороны, так и серьезные; она также настолько запутана и разнообразно обусловлена, столь неизбежна и трудноразрешима, что ее обсуждение давно удовлетворило бы жизненную потребность аналитической техники. Но так как мы сами не всегда избавлены от ошибок, над которыми насмехаемся у других, то до сих пор не очень-то настаивали на выполнении этой задачи. Мы снова и снова сталкиваемся здесь с обязанностью не разглашать врачебную тайну, без которой в жизни нельзя обойтись, но которая ни к чему в нашей науке. Поскольку психоаналитическая литература принадлежит также к реальной жизни, здесь получается неразрешимое противоречие. Недавно в одном месте я пренебрег секретностью и намекнул, что такая же ситуация с переносом затормозила развитие психоаналитической терапии в ее первые десять лет 1.

1 «Об истории психоаналитического движения» (1914[d]). [Это относится к затруднениям Брейера, связанным с переносом, в случае Анны О. (1895d).]

Для благовоспитанного дилетанта — каковым, пожалуй, является для психоанализа идеальный культурный человек — любовные истории со всем остальным несопоставимы; они, так сказать, из другой оперы и не терпят никакого другого к себе отношения. Если, стало быть, пациентка влюбилась в врача, то он подумает, что в таком случае имеются только два выхода: более редкий, что все условия допускают законное объединение обоих на долгое время, и более частый, что врач и пациентка разойдутся и прекратят начатую работу, которая должна была послужить выздоровлению, как нарушенную стихийным бедствием. Разумеется, допустим и третий выход, который вроде бы даже совместим с продолжением лечения, установление незаконных и недолговечных любовных отношений; но, пожалуй, его делают невозможным гражданская мораль, равно как и звание врача. Тем не менее дилетант попросил бы себя успокоить как можно более ясным заверением аналитика, что этот третий случай полностью исключен. Очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть другой.

Представим второй случай выхода из обсуждаемой ситуации, когда врач и пациентка расстаются после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки вскоре делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача; и тут выясняется, что пациентка чувствует себя влюбленной также и в этого второго врача, и точно так же, когда лечение прекращается и начинается новое, она влюбляется в третьего и т. д. Этот со всей определенностью возникающий факт, составляющий, как известно, одно из оснований психоаналитической теории, может найти два применения: одно для анализирующего врача, другое — для нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он означает ценное разъяснение и хорошее предостережение по поводу лежащего у него наготове контрпереноса. Он должен сознавать, что влюбленность пациентки обусловлена аналитической ситуацией и не может быть приписана достоинствам его персоны, что, стало быть, у него нет оснований гордиться таким «завоеванием », как это назвали бы

1 [Вопрос о «контрпереносе» Фрейд затронул еще в своем докладе на Нюрнбергском конгрессе (1910d). Он возвращается к нему еще раз ниже, с. 225 и с. 228—229. Помимо этих пассажей, в других опубликованных произведениях Фрейда эта проблема в явном виде нигде больше не обсуждается.]

вне анализа. И никогда не мешает об этом напомнить. Для пациентки же получается альтернатива: она должна либо отказаться от психоаналитического лечения, либо смириться с влюбленностью во врача как неизбежной судьбой 1.
Я не сомневаюсь в том, что родственники пациентки с такой же решительностью будут высказываться за первую из обеих возможностей, как анализирующий врач за вторую. Но я думаю, что это случай, в котором нельзя уступать решение нежной — или скорее эгоистично ревнивой — заботе родственников. Решающее значение должен был иметь интерес больной. Однако любовь родственников не может излечить невроз. Психоаналитику не стоит себя навязывать, но он может представить себя незаменимым для оказания определенных услуг. Кто в качестве родственника разделяет позицию Толстого по отношению к этой проблеме, пусть продолжает безмятежно владеть своей женой или дочерью, но должен постараться стерпеть, что у нее сохранится также невроз и с ним связанное нарушение ее любовной способности. В конце концов, это такой же случай, как и случай гинекологического лечения. Впрочем, ревнивый отец или супруг глубоко заблуждается, полагая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для преодоления ее невроза изберет другое лечение, отличное от аналитического. Различие скорее будет лишь в том, что такая влюбленность, которой уготовано остаться невыраженной и непроанализированной, никогда не внесет того вклада в выздоровление больной, которого добился бы от нее анализ.

Мне стало известно, что отдельные врачи, которые практикуют анализ, зачастую 2 подготавливают пациентов к появлению любовного переноса или даже просят их «влюбиться только во врача, чтобы анализ продвигался успешно». Мне " непросто представить себе более несуразную технику. Этим лишают феномен убедительного свойства спонтанности и подготавливают самому себе с трудом устраняемые затруднения 3.

1 То, что перенос может выражаться в других и менее нежных чувствах, известно и не нуждается в обсуждении в этой статье. [См. работу «О динамике переноса» (1912b).]
2 [Вместо этого слова только в первом издании стоит: «заблаговременно».]
3 [Только в первом издании этот абзац, носящий характер вставки, набран петитом.]

Вначале, правда, не кажется, что из влюбленности в переносе может возникнуть что-то полезное для лечения. Пациентка, даже самая покладистая до сих пор, вдруг утратила понимание и интерес к лечению, ни о чем другом говорить и слышать не хочет, кроме как о своей любви, на которую она требует ответа; она отказалась от своих симптомов или ими пренебрегает, более того, она объявляет себя здоровой. Происходит полное изменение сцены, как будто игра сменяется неожиданно вторгающейся действительностью, подобно тому, как во время театрального представления раздается пожарная тревога. Тому, кто в качестве врача переживает это впервые, нелегко сохранить аналитическую ситуацию и избежать заблуждения, что лечение действительно завершилось.

Немного поразмыслив, затем разбираешься в этом. Прежде всего вспоминаешь о подозрении, что все, что мешает продолжению лечения, может быть выражением сопротивления1. К проявлению бурных любовных требований, несомненно, во многом причастно сопротивление. Ведь признаки нежного переноса были уже давно заметны у пациентки, а ее уступчивость, ее согласие со всеми объяснениями анализа, ее прекрасное понимание и смышленость, которые она проявляла при этом, разумеется, можно было отнести на счет такой ее установки в отношении врача. Теперь все это словно ветром сдуло; больная стала совершенно неблагоразумной, она словно растворяется в своей влюбленности, и эта метаморфоза регулярно происходила в определенный момент, именно тогда, когда ей нужно было признать или вспомнить особенно неприятный и вытесненный фрагмент из истории ее жизни. Стало быть, влюбленность существовала давно, но теперь сопротивление начинает ею пользоваться, чтобы воспрепятствовать продолжению лечения, чтобы отвлечь весь интерес от работы и чтобы поставить анализирующего врача в неловкое положение.

Если присмотреться, то в ситуации можно выявить также влияние осложняющих мотивов, отчасти таких, которые

1 [Еще категоричнее Фрейд это утверждал еще в первом издании «Толкования сновидений» (1900а), Studienausgabe, т. 2, с. 495. Однако в 1925 году он добавил к тому пассажу пространное примечание, в котором разъясняет его смысл и уточняет предыдущую формулировку.]

присоединяются к влюбленности, отчасти же — особых выражений сопротивления. К мотивам первого рода относятся стремление пациентки убедиться в своей неотразимости, подорвать авторитет врача, принизив его до положения возлюбленного, и все, что прельщает в качестве побочной выгоды при любовном удовлетворении. По поводу сопротивления можно предположить, что оно иногда пользуется объяснением в любви как средством, чтобы испытать строгого аналитика, после чего в случае своей уступчивости ему следовало бы ожидать строгого внушения. Но прежде всего создается впечатление, что сопротивление в качестве agent provocateur усиливает влюбленность и преувеличивает готовность отдаться, чтобы затем тем убедительнее оправдать действие вытеснения, ссылаясь на опасности подобной распущенности. Вся эта мишура, которой в более чистых случаях может и не быть, как известно, рассматривалась Альф. Адлером как сущность всего процесса 1.

Но как должен вести себя аналитик, чтобы не потерпеть неудачи из-за такой ситуации, если для него несомненно, что, несмотря на этот любовный перенос и на протяжении всего времени, пока он существует, лечение нужно продолжить?

Теперь, настоятельно подчеркивая общепринятую мораль, я мог бы легко постулировать, что аналитик никогда и никоим образом не должен принимать или отвечать на предлагаемую ему нежность. Скорее, он должен признать момент подходящим для того, чтобы отстоять перед влюбленной женщиной нравственное требование и необходимость отказа и добиться от нее, чтобы она отступилась от своего желания и, преодолев животную часть своего «я>>, продолжила аналитическую работу.

Но я не исполню этих ожиданий ни в первой, ни во второй их части. В первой части, потому что я пишу не для клиентов, а для врачей, которые должны бороться с серьезными трудностями, и, кроме того, еще потому, что могу здесь свести моральное предписание к его истокам, то есть к целесообразности. На этот раз я, к счастью, способен, не меняя результатов, заменить требование морали соображениями аналитической техники.

1 [Ср. Adler (1911, 219).]

Но еще решительнее я отрекусь от второй части указанного ожидания. Призывать к подавлению влечения, к отказу от удовлетворения и к сублимации, как только пациентка призналась в своем любовном переносе, означало бы поступать не аналитически, а безрассудно. Это было бы подобно тому, как если бы искусственными заклинаниями пожелали вызвать духа из преисподней, а затем, ни о чем его не спросив, отправили бы его обратно. Ведь в таком случае всего лишь довели бы вытесненное до сознания, чтобы, испугавшись его, вытеснить его по-новому. Да и относительно успеха подобного образа действий не нужно обманываться. Как известно, утонченными оборотами речи со страстями мало что можно поделать. Пациентка только почувствует пренебрежение и не упустит возможности за него отомстить.

Так же мало я могу советовать избрать средний путь, который кому-то покажется наиболее благоразумным и состоит в том, что врач утверждает, что отвечает на нежные чувства пациентки, и при этом уклоняется от всех физических проявлений этой нежности, пока не сможет направить отношения в более спокойное русло и поднять их на более высокую ступень. Я должен возразить против такого выхода из положения, указав, что психоаналитическое лечение основано на правдивости. В этом заключена значительная часть его воспитательного воздействия и его этической ценности. Опасно покидать этот фундамент. Кто хорошо освоился с аналитической техникой, тот вообще больше не прибегает ко лжи и обману, обычно необходимым врачу, и, как правило, себя выдает, если иной раз пытается это сделать из лучших намерений. Поскольку от пациента требуют самой строгой правдивости, то ставишь на карту весь свой авторитет, если предоставляешь ему возможность поймать себя на том, что отступаешь от правды. Кроме того, попытка позволить себе откликнуться на нежные чувства пациентки не совсем безопасна. Человек не настолько хорошо владеет собой, чтобы однажды вдруг не зайти дальше, чем намеревался. Поэтому я считаю, что нельзя отрекаться от безучастности, которую приобрели благодаря подавлению контрпереноса.

Я также уже дал понять, что аналитическая техника наказывает врачу не давать нуждающейся в любви пациентке требуемого удовлетворения. Лечение должно проводиться в условиях абстиненции 1; под этим я не имею в виду просто физическое лишение и не лишение всего, чего жаждут, ибо этого, наверное, не вытерпел бы ни один больной. Но я хочу выдвинуть принцип, что у больных нужно сохранять потребность и страстное желание в качестве сил, побуждающих к работе и изменению, и надо остерегаться успокаивать их суррогатами. Ведь ничего другого, кроме суррогатов, предложить и нельзя, поскольку больная вследствие своего состояния, пока не устранены ее вытеснения, получить настоящее удовлетворение не способна.

Признаемся, что принцип, согласно которому аналитическое лечение должно проводиться в условиях лишения, выходит далеко за рамки рассматриваемого здесь отдельного случая и требует подробного обсуждения, благодаря которому должны быть очерчены границы его применимости 2. Однако мы не хотим этого делать сейчас и по возможности будем строго придерживаться ситуации, из которой мы исходили. Что произошло бы, если бы врач поступил иначе и, скажем, воспользовался бы предоставленной друг другу свободой, чтобы ответить на любовь пациентки и удовлетворить ее потребность в нежности?

Если при этом он, должно быть, руководствовался расчетом, что подобной любезностью он обеспечит себе власть над пациенткой и таким образом подвигнет ее решать задачи лечения, то есть навсегда избавит ее от невроза, то опыт должен был бы ему показать, что он просчитался. Пациентка достигла бы своей цели, а он своей — никогда. Между врачом и пациенткой лишь снова произошло бы то, о чем рассказывается в веселой истории о пасторе и страховом агенте. К неверующему и тяжелобольному страховому агенту по настоянию родственников приводят благочестивого мужа, который перед смертью должен обратить его в веру. Беседа длится так долго, что ждущие обретают надежду. Наконец, дверь комнаты больного распахивается. Неверующий в веру не обращен,

1 [Фрейд впервые открыто обсуждает здесь техническую рекомендацию, согласно которой лечение должно проводиться в условиях абстиненции, то есть то, что вошло в психоаналитическую литературу как «правило абстиненции».]
2 [Фрейд еще раз затронул эту проблему в своей работе, прочитанной на Будапештском конгрессе (1919а).]

но пастор уходит застрахованный 1.

Было бы большим триумфом для пациентки, если бы ее любовные притязания нашли ответ, и полным провалом — для лечения. Больная достигла бы того, к чему стремятся все больные в анализе: отыграть, повторить в жизни нечто такое, что она должна только вспомнить, когда ей нужно воспроизвести и сохранить в психической области психический материал 2. В дальнейшем течении любовных отношений она продемонстрировала бы все торможения и патологические реакции своей любовной жизни, при этом их коррекция не была бы возможной, а неприятное переживание закончилось бы раскаянием и значительным усилением ее склонности к вытеснению. Любовная связь делает недейственным аналитическое лечение; соединение того и другого — абсурд.

Стало быть, удовлетворение любовного требования пациентки столь же губительно для анализа, как и его подавление. Путь аналитика совершенно иной, для него нет образца в реальной жизни. Аналитик не уклоняется от любовного переноса, не отгоняет его и не отбивает к нему охоту у пациентки; точно так же он стойко воздерживается от любых на него ответов. Он придерживается любовного переноса, но относится к нему, как к чему-то нереальному, как к ситуации, которую нужно пережить в процессе лечения, которую нужно свести к ее бессознательным первоисточникам и которая должна помочь довести до сознания больной самое сокровенное в ее любовной жизни, чтобы оно было ей подвластно. Чем больше ему кажется, что он сам неуязвим для всякого искушения, тем скорее он сможет извлечь из ситуации ее аналитическое содержание. Пациентка, сексуальное вытеснение которой все же не устранено, а лишь отодвинуто на задний план, в таком случае почувствует себя достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии своего сексуального стремления, все особенности своей влюбленности, и, отталкиваясь от них, сама откроет путь к инфантильным обоснованиям своей любви.

Однако у одного класса женщин эта попытка сохранить любовный перенос для аналитической работы, не удовлетворяя его, окажется неудачной.

1 [Эта притча упоминается также в «Вопросе о дилетантском анализе» (1926e).]
2 См. предыдущую статью «Воспоминание... » и т. д. .

Это женщины с необузданной страстностью, не терпящей никаких суррогатов, дети природы, не желающие брать психическое вместо материального, которым, по словам поэта, доступна только «логика супа с аргументами фрикаделек» 1. С такими людьми оказываешься перед выбором: либо проявить взаимность, либо навлечь на себя всю неприязнь отвергнутой женщины. Но ни в том, ни в другом случае нельзя соблюсти интересы лечения. Приходится безуспешно ретироваться и можно, скажем, задуматься над проблемой: каким образом способность к неврозу сочетается со столь непреклонной потребностью в любви.

Способ, которым постепенно подводят к аналитическому пониманию других, менее агрессивных влюбленных, возможно, у многих аналитиков окажется одинаковым. Прежде всего подчеркивают несомненную причастность к этой «любви» сопротивления. Настоящая влюбленность сделала бы пациентку уступчивой и повысила бы ее готовность решать проблемы своего случая просто по причине того, что этого требует любимый мужчина. Такая влюбленность охотно избрала бы путь через завершение лечения, чтобы сделать себя ценной для врача и подготовить реальность, в которой любовная склонность могла бы найти свое место. Вместо этого пациентка показывает себя упрямой и непослушной, отбросила от себя весь интерес к лечению и явно не испытывает также почтения к глубоко обоснованным убеждениям врача. Стало быть, она продуцирует сопротивление в форме проявления влюбленности и, кроме того, без тени сомнения делает так, что тот оказывается в ситуации так называемой мельницы 2. Ибо если он отклоняет ее любовь, к чему его вынуждают долг и разумение, то она может изображать из себя отвергнутую и в таком случае из мстительности и горькой обиды не даст ему себя вылечить, как она делает это теперь вследствие мнимой влюбленности.

Вторым аргументом против подлинности этой любви является утверждение, что она не содержит в себе ни одной новой черты, проистекающей из нынешней ситуации, а сплошь состоит из повторений и оттисков прежних, также инфантильных реакций.

1 [Гейне, «Бродячие крысы».]
2 [Ситуация при игре в карты, когда из-за неудачного расклада игрок лишается, казалось бы, гарантированного выигрыша и не может никак повлиять на игру. — Прим. перев.]

И врач берется это доказать при помощи детального анализа любовного поведения пациентки.

Если к этим аргументам добавляют еще необходимую меру терпения, то, как правило, трудную ситуацию удается преодолеть и продолжить работу либо с ослабленной, либо с «опрокинутой » влюбленностью, цель которой в таком случае состоит в выявлении инфантильного выбора объекта и опутывающих этот выбор фантазий. Но мне хотелось бы критически осветить упомянутые аргументы и поднять вопрос, говорим ли мы этим пациентке правду или в своем бедственном положении прибегли к недомолвкам и искажениям. Другими словами: действительно ли влюбленность, проявляющуюся в аналитическом лечении, нельзя назвать реальной?
Я думаю, что мы сказали пациентке правду, однако не всю, не заботясь о последствиях. Из двух наших аргументов первый — более веский. Доля сопротивления в любви-переносе бесспорна и очень значительна. Но все-таки не сопротивление создало эту любовь, оно находит ее, пользуется ею и преувеличивает ее проявления. Неподдельность феномена не ослабляется также и сопротивлением. Наш второй аргумент гораздо слабее; верно, что эта влюбленность состоит из новых изданий старых черт и повторяет инфантильные реакции. Но это — существенная особенность всякой влюбленности. Не бывает влюбленности, которая не повторяла бы инфантильного образца. Именно то, что составляет ее навязчивый характер, напоминающий нечто патологическое, происходит от ее инфантильной обусловленности. Вероятно, любовь-перенос имеет еще меньшую степень свободы, чем та, что случается в жизни и которую называют нормальной, позволяет еще более отчетливо распознать зависимость от инфантильного образца, оказывается менее податливой и способной к модификациям, но это и все, причем не самое главное. На каком основании следует говорить о подлинности любва? На основании ее дееспособности, ее пригодности для осуществления любовной цели? В этом пункте любовь-перенос, по-видимому, не уступает ни одной другой; создается впечатление, что от нее всего можно добиться.

Итак, сделаем краткие выводы: мы не вправе оспаривать у влюбленности, проявляющейся в аналитическом лечении, характер «настоящей» любви. Если она кажется не очень нормальной, то это вполне объясняется тем обстоятельством, что и обычная влюбленность вне аналитического лечения напоминает скорее ненормальные, чем нормальные душевные феномены. Тем не менее она отличается несколькими чертами, которые обеспечивают ей особое положение. Она 1) спровоцирована аналитической ситуацией, 2) доведена до крайности сопротивлением, господствующим в этой ситуации, и 3) в значительной степени не принимает в расчет реальность, она более неразумна, более беспечна, более слепа в оценке любимого человека, чем при нормальной влюбленности. Но мы не вправе забывать, что именно эти отклоняющиеся черты и составляют сущность влюбленности.

Для действий врача наиболее важной является первая из трех упомянутых особенностей любви-переноса. Он выманил эту влюбленность, применив аналитический метод к излечению невроза; она является для него неизбежным результатом врачебной ситуации, подобным физическому обнажению больного или сообщению жизненно важной тайны. Тем самым для него является несомненным, что он не вправе извлекать из нее никакой личной выгоды. Готовность пациентки ничего здесь не меняет, а только перекладывает всю ответственность на его собственную персону. Ведь больная, как он должен знать, ни к какому другому механизму излечения не была подготовлена. После благополучного преодоления всех трудностей она часто признается в фантазии-ожидании, с которой приступила к лечению: если она будет вести себя хорошо, то в конце будет вознаграждена ласковостью врача.

Для врача этические мотивы соединяются тут с техническими, чтобы удержать его от предоставления любви больной. Он должен держать перед глазами цель — чтобы женщина, любовная способность которой сдержана инфантильными фиксациями, стала свободно распоряжаться этой бесценной и важной для нее функцией, но не растратила бы ее во время лечения, а держала бы наготове для реальной жизни, если та обращается к ней после лечения с этими требованиями. Он не должен разыгрывать с ней сцену собачьих бегов, где в качестве приза выставлен венок из колбас и где некий шутник портит все дело, бросив на беговую дорожку отдельную колбасу. Собаки набрасываются на нее, забывая о гонке и о маячащем вдали венке для победителя. Я не хочу утверждать, что врачу всегда будет легко удерживаться в пределах границ, предписанных ему этикой и техникой. Особенно молодому и пока еще не связанному прочными узами мужчине эта задача может показаться тяжелой. Несомненно, половая любовь составляет одно из основных содержаний жизни, и объединение душевного и телесного удовлетворения в любовном наслаждении является прямо-таки одной из ее кульминаций. Все люди, вплоть до немногих взбалмошных фанатиков, знают об этом и в соответствии с этим устраивают свою жизнь; и только в науке стесняются это признать. С другой стороны, мужчине приходится играть неприятную роль отвергающего и отказывающего, когда женщина пытается добиться любви, и от благородной женщины, признающейся в своей страсти, несмотря на невроз и сопротивление, исходит несравнимое очарование. Искушает не грубое чувственное требование пациентки. Оно действует скорее отталкивающе, и нужно призвать всю терпимость, чтобы отнестись к нему как к естественному феномену. Пожалуй, более тонкие и це-лезаторможенные желания-побуждения женщины приносят с собой опасность позабыть про технику и задачу врача ради прекрасного переживания.

И все же уступка для аналитика исключена. Как бы высоко ни ценил он любовь, еще выше он должен ставить то, что у него есть возможность поднять свою пациентку над важнейшей ступенью в ее жизни. Она должна у него научиться преодолению принципа удовольствия, отказу от напрашивающегося, но социально неприемлемого удовлетворения ради удовлетворения более отдаленного, возможно, вообще негарантированного, но в психологическом и социальном отношении безупречного. В целях этого преодоления она должна пройти через доисторические времена своего душевного развития и на этом пути обрести тот прибавок душевной свободы, благодаря которому сознательная душевная деятельность — в системном значении — отличается от бессознательной 1.

Таким образом, аналитик-психотерапевт должен вести борьбу на три фронта: внутри себя — с силами, которым

1 [Это различие разъясняется в работе «Некоторые замечания о понятии бессознательного в психоанализе» (1912g), Studienausgabe, т. 3, с. 35-36.]

хочется низвергнуть его с аналитического уровня, вне анализа — с противниками, которые оспаривают значение сексуальных движущих сил и запрещают ему использовать их в своей научной технике, и в анализе — со своими больными, которые сначала ведут себя как противники, но затем обнаруживают господствующую у них переоценку сексуальной жизни и хотят захватить в плен врача своей социально необузданной страстностью.

Дилетанты, об отношении которых к психоанализу я говорил вначале, несомненно, воспользуются также и этими рассуждениями о любви-переносе в качестве повода, чтобы обратить внимание общества на опасность этого терапевтического метода. Психоаналитик знает, что работает с самыми взрывоопасными силами и требует такой же осторожности и добросовестности, что и химик. Но разве химику когда-нибудь запрещалось заниматься нужными из-за их действия взрывчатыми веществами по причине того, что они небезопасны? Удивительно, что психоанализу приходится заново завоевывать все лицензии, которые давно уже признаны за другими видами врачебной деятельности. Разумеется, я не выступаю за то, что нужно отказываться от безобидных лечебных методов. В некоторых случаях их бывает достаточно, и в конце-то концов, человеческое общество может столь же мало нуждаться в furor sanandi 1, как и в каком-либо другом фанатизме. Но когда полагают, что психоневрозы нужно одолевать, оперируя безобидными средствами, это означает, что с точки зрения их происхождения и практического значения эти нарушения грубо недооценивают. Нет, в действиях врача наряду с medicina всегда останется место для ferrum и для ignis 2, и поэтому нельзя будет обойтись также и без неослабленного, по всем правилам искусства проводимого психоанализа, который не боится орудовать самыми опасными душевными побуждениями и распоряжаться ими на благо больного.

1 [Излечении страстей (лат.).]
2 [Намек на изречение, приписываемое Гиппократу: «То, что нельзя вылечить лекарством, излечивают ножом; то, что не лечит нож, излечивают каленым железом; но то, что нельзя излечить огнем, надо считать неизлечимым». «Афоризмы», VII, 87, в книге Гиппократа «Мысли о здоровых и больных людях и врачевании», 1927, 32. Однако ответственный редактор этого издания, А. Закк, добавляет, что подлинность этого афоризма сомнительна.]

Перевод А. М. Боковикова

Заметки о любви-переносе

«Раз я тебя люблю, ты тоже участвуешь в этом, поскольку в тебе есть что-то, что вызывает во мне любовь к тебе. Это взаимное чувство, потому что есть движение в обе стороны: любовь, которую я к тебе испытываю, возникает в ответ на повод для любви, который есть в тебе.

Мое чувство к тебе – не только мое дело, но и твое тоже. Моя любовь говорит о тебе что-то, чего, быть может, ты сам не знаешь». Жак-Ален Миллер

Что же такое любовь?

Во все времена люди ищут ответ на этот вопрос, и самые обыкновенные и великие умы, но к общему мнению до сих пор не пришли. И не удивительно, ведь предмет исследования очень обширен и субъективен.

О любви складывают стихи, пишут книги, поют песни, о любви молчат, о любви кричат. То, что люди называют любовью, заставляет их танцевать от счастья или убиваться от горя.

Любовь касается всех, независимо от социального статуса, возраста и половой принадлежности. На мой взгляд нельзя однозначно ответить на вопрос «Что такое любовь?».

Кто-то считает, что любит или любил, а потом оказывается, что это была не любовь; кто-то утверждает что еще не встретил свою любовь; что любовь это болезнь; или что любовь длится три года. Одни уверены, что в основе любви лежит сексуальное желание, другие – что духовные ценности. Так или иначе люди, чувствуют то, называют словом «любовь».

Из-за любви мы ревнуем, испытываем яркую гамму чувств и эмоций. Спорим с партнерами о том, как полагается любить. Женщины пытаются объяснить мужчинам, как следует любить женщину, а мужчины пытаются отстоять свою точку зрения. У кого-то любовь получается, у кого-то нет.

Так или иначе любовь во всех своих проявлениях является неотъемлемой частью жизни каждого человека. Именно поэтому любовь изучают так долго и отчаянно.

За все время изучения данного вопроса набралось столько мыслителей, мнений и теорий, что и не перечислить всех. Однако существуют теории, которые получили наибольший отклик в душах людей и потому снискавшие свою популярность. О них и пойдет речь в данной статье. Можно предположить, что эти теории заметнее остальных приблизились к пониманию обсуждаемого вопроса. Как часто говорил Фрейд: «Ваша реакция не была бы столь бурной, если бы я не попал в цель» .

Данная статья будет интересна тем, кто испытывает любовь и задается вопросом: почему в любви все так непросто и неоднозначно?

Несмотря на то, что любовь может быть материнская, отцовская, братская, в данном материале предлагаю поговорить о любви, которая зачастую будоражит более остальных – о любви между мужчиной и женщиной.

Любовь по Шопенгауэру

Не могу не обратить внимания на великого мыслителя, которого Лев Толстой называл «гениальнейшим из людей».

Немецкий философ Артур Шопенгауэр – это автор, чей взгляд на любовь заслуживает внимания хотя бы потому, что его рассуждения на данную тему оказали влияние на понимание любви Фрейдом. То что Шопенгауэр называл «воля к жизни» Фрейд впоследствии обозначил как «Эрос».

Шопенгауэр считал, что в основе всякой половой любви лежит инстинкт, направленный исключительно на продолжения рода. Выбор объекта любви происходит инстинктивно.

В свой работе «Метафизика половой любви» немецкий философ объясняет, как этот выбор происходит и почему людей при выборе объекта любви одно привлекает, а другое вызывает отвращение.

В рамках данной статьи нахожу замечательным отрывок из вышеупомянутой работы философа:

«...Надо заметить, что мужчина по своей природе обнаруживает склонность к непостоянству в любви, а женщина – к постоянству . Любовь мужчины заметно слабеет с того момента, когда она получит себе удовлетворение: почти всякая другая женщина для него более привлекательна, чем та, которою он уже обладает, и он жаждет перемены; любовь женщины, наоборот, именно с этого момента возрастает.

Это – результат целей, которые ставит себе природа: она заинтересована в сохранении, а потому и в возможно большем размножении всякого данного рода существ. В самом деле: мужчина легко может произвести на свет больше ста детей в год, если к его услугам будет столько же женщин; напротив того, женщина, сколько бы мужчин она ни знала, все-таки может произвести на свет только одно дитя в год (я не говорю здесь о двойнях).

Вот почему мужчина всегда засматривается на других женщин, в то время как женщина сильно привязывается к одному, ибо природа инстинктивно и без всякой рефлексии побуждает ее заботиться о кормильце и защитнике будущего потомства.

И оттого супружеская верность имеет у мужчины характер искусственный, а у женщины – естественный , и таким образом, прелюбодеяние женщины как в объективном отношении, по своим последствиям, так и в субъективном отношении, по своей противоестественности, гораздо непростительнее, чем прелюбодеяние мужчины.

<...>

Главное условие, определяющее наш выбор и нашу склонность, это – возраст. В общем он удовлетворяет нас в этом отношении от того периода, когда начинаются менструации, и до того, когда они прекращаются ; но особенное предпочтение отдаем мы поре от восемнадцати до двадцати восьми лет.

За этими пределами ни одна женщина не может быть для нас привлекательной: старая женщина, т.е. уже не имеющая менструаций, вызывает у нас отвращение. Молодость без красоты все еще привлекательна, красота без молодости – никогда.

Очевидно, соображение, которое здесь бессознательно руководит нами, это – возможность деторождения вообще; оттого всякий индивидуум теряет свою привлекательность для другого пола в той мере, в какой он удаляется от периода наибольшей пригодности для производительной функции или для зачатия.

Второе условие, это – здоровье : острые болезни являются в наших глазах только временной помехой;болезни же хронические или худосочие совершенно отталкивают нас, потому что они переходят на ребенка.

Третье условие, с которым мы сообразуемся при выборе женщины, – это ее сложение , потому что на нем зиждется тип рода. После старости и болезни ничто так не отталкивает нас, как искривленная фигура: даже самое красивое лицо не может нас вознаградить за нее; напротив, мы безусловно предпочитаем самое безобразное лицо, если с ним соединяется стройная фигура.

Далее, всякая непропорциональность в телосложении действует на нас заметнее и сильнее всего , например, кривобокая, скрюченная, коротконогая фигура и т.п., даже хромающая походка, если она не является результатом какой-нибудь внешней случайности.

Наоборот, поразительно красивый стан может возместить всякие изъяны: он очаровывает нас . Сюда же относится и то, что все высоко ценят маленькие ноги: последние – существенный признак рода, и ни у одного животного тарсус и метатарсус, взятые вместе, не так малы, как у человека, что находится в связи с его прямою походкой: человек – существо прямостоящее.

Вот почему и говорит Иисус Сирахов (26, 23, по исправленному переводу Крауза): «женщина, которая стройна и у которой красивые ноги, подобна золотой колонне на серебряной опоре».

Важны для нас и зубы, потому что они играют очень существенную роль в питании и особенно передаются по наследству.

Четвертое условие – это известная полнота тела, т.е. преобладание растительной функции, пластичности: оно обещает плоду обильное питание, и оттого сильная худоба сразу отталкивает нас.

Полная женская грудь имеет для мужчины необыкновенную привлекательность , потому что, находясь в прямой связи с детородными функциями женщины, она сулит новорожденному обильное питание.

С другой стороны, чрезмерно жирные женщины противны нам ; дело в том, что это свойство указывает на атрофию матки, т.е. на бесплодие; и знает об этом не голова, а инстинкт.

Только последнюю роль в нашем выборе играет красота лица. И здесь прежде всего принимаются в соображение костные части: вот почему главное внимание мы обращаем на красивый нос; короткий вздернутый нос портит все.

Счастье целой жизни для множества девушек решил маленький изгиб носа кверху или книзу ; и это справедливо, потому что дело здесь идет о родовом типе. Маленький рот, обусловленный маленькими челюстями, играет очень важную роль, потому что он составляет специфический признак человеческого лица в противоположность пасти животных.

Отставленный назад, как бы отрезанный подбородок в особенности противен , потому что выдающийся вперед подбородок составляет характерный признак исключительно нашего, человеческого вида.

Наконец, внимание наше привлекают красивые глаза и лоб: они связаны уже с психическими свойствами , в особенности интеллектуальными, которые наследуются от матери».

Считаю важным отметить, что несоответствие предложенным Шопенгауэром критериям выбора объекта любви не говорит о том, что любовь гарантированно пройдет мимо . Действительно человек, выбирая себе пару инстинктивно реагирует на те или иные внешние особенности, которые могут повлиять на выбор.

Однако критерии со временем меняются, человек обладает сложным психическим аппаратом и не ограничивается лишь тем, что называют «инстинктами» .

Жизнь богата примерами, когда человек, несоответствующий критериям «идеального» объекта находит себе пару и создает крепкую семью. Также как и наоборот: человек обладающий «правильными» параметрами проводит жизнь в одиночестве.

Любовь по Фрейду

Учитывая тот факт, что труды Шопенгауэра оказали значительное влияние на Фрейда, мне представляется логичным продолжить статью теорией «Отца психоанализа».

Говоря о взглядах Фрейда на любовь, может показаться, что все просто: в основе любви лежит сексуальное влечение, именуемое Фрейдом «либидо» . И действительно – ничего сложного на первый взгляд. Но если попытаться разобраться, изучая труды Зигмунда, то довольно быстро понимаешь, что все гораздо сложнее.

Именно поэтому до сих пор по всему миру не утихают споры между психоаналитиками, психологами, психотерапевтами и психиатрами, которые пытаются разобраться, что же имел в виду Фрейд.

Учитывая, что эти дебаты длятся уже более ста лет, а полного понимания так и появилось, я даже пытаться не стану анализировать труды классика в рамках данной статьи, но про особенности выбора объекта любви напишу.

Фрейд говорит об особенностях выбора у мужчин, но лично я разделять мужчин и женщин в данном контексте не стану, ибо сам Фрейд в своих «Очерках по теории сексуальности» пишет: «...либидо всегда – и закономерно по природе своей – мужское , независимо от того, встречается ли оно у мужчины или у женщины и независимо от своего объекта, будь то мужчина или женщина».

В работе «О нарциссизме» основатель психоанализа приводит краткий обзор путей выбора объекта. Любить можно по двум типам:

1) По нарциссическому типу: когда находишь и любишь в партнере «то, что сам из себя представляешь (самого себя), то чем [сам] прежде был, то чем хотел бы быть, лицо бывшее частью самого себя».

То есть поиск образа себя в другом человеке. Этакий партнер – зеркало, в котором можно наслаждаться своим отражением.

2) По опорному или примыкающему типу: партнер выступает в роли «вскармливающей женщины, защищающего мужчины и всего ряда приходящих им в дальнейшем на смену лиц».

То есть речь о том, что выбирается объект любви, который будет помогать тебе, дополнять тебя, поддерживать, восполнять – давать то, чего у тебя нет – то есть заботиться.

Фрейд, в свое время замечал, что первый тип выбора объекта любви более характерен для женщин, но не для всех:

«...Особенно в тех случаях, где развитие [период полового созревания] сопровождается расцветом красоты, вырабатывается самодовольство женщины . <...>

Строго говоря, такие женщины любят самих себя с той же интенсивностью, с какой любит их мужчина. У них и нет потребности любить и быть любимой, и они готовы удовлетвориться с мужчиной, отвечающему этому главному для них условию.

Такие женщины больше всего привлекают мужчин не только по эстетическим мотивам, так как они обычно отличаются большой красотой, но также и вследствие интересной психологической констелляции.

А именно, нетрудно заметить, что нарциссизм какого-нибудь лица, по-видимому, очень привлекает тех людей другого типа, которые отказались от переживания своего нарциссизма в полном его объеме и стремятся к любви к объекту. <...>

Но и нарциссические, оставшиеся холодными к мужчине женщины могут перейти к настоящей любви к объекту. <...>

Глубокая любовь к объекту по опорному типу, в сущности, характерна для мужчины. В ней проявляется такая поразительная переоценка объекта, которая, вероятно, происходит от первоначального нарциссизма ребенка и выражает перенесение этого нарциссизма на сексуальный объект.

Такая сексуальная переоценка делает возможным появление своеобразного состояния влюбленности, напоминающего невротическую навязчивость, которое объясняется отнятием либидо у «Я» в пользу объекта».

При этом Фрейд не считал, что все люди распадаются на две различные группы в зависимости от нарциссического или опорного типа выбора объекта. Он писал: «Я готов допустить, что имеется много женщин, любящих по мужскому типу, и у них развивается имеющаяся у такого типа сексуальная переоценка» .

От себя замечу, что в настоящее время считается, что характер объектных отношений по типу «объект – опора» свойственен не для невротической структуры, а для людей с пограничным расстройством личности. О данном расстройстве не было известно во времена Фрейда.

При этом я полностью согласен с автором и считаю, что строгое разделение на два типа и привязывание каждого из них к определенному полу – недопустимо . Как в своей работе, так и вне кабинета я часто встречаю людей, которым независимо от пола присущ тот или иной тип выбора объекта любви.

Чаще всего можно встретить людей чей тип выбора партнера – смешанный. «Мы говорим, что человек имеет первоначально два сексуальных объекта: самого себя и воспитывающую его женщину, и при этом допускаем у каждого человека первичный нарциссизм, который иногда может занять доминирующее положение при выборе объекта».

Фрейд указывает два основных фактора, под влиянием которых развивается или нормальное сексуальное поведение, или отклоняющиеся его формы.

Первый фактор - это пропущенные через сознание требования культуры: стыд, сострадание, отвращение, конструкции морали и авторитета и т.п.

Второй - выбор того или иного сексуального объекта. Нормальное развитие идет, если таким объектом становятся гениталии субъекта противоположного пола.

Любовь по Фромму

Далее не могу оставить без внимания теорию любви очень популярного во всем мире автора, которого считают одним из основателей нового фрейдизма.

Немецкий социолог, философ, социальный психолог и психоаналитик, Эрих Фромм, также как и древние философы считал, что существует несколько видов любви, а именно: братская любовь, материнская, эротическая, любовь к себе и любовь к Богу .

Говоря о теории Фромма, выделю лишь то, что на мой взгляд является наиболее интересным для размышления.

Фромм утверждал, что существует зрелая и незрелая любовь . Незрелую любовь он называл «псевдолюбовь» и за любовь как таковую не считал, а вот зрелую любовь он считал истинной любовью.

Незрелая любовь по мнению ученого это вовсе не любовь, а что-то вроде биологического симбиоза.

«Симбиотический союз» или «незрелая любовь» – это симбиоз созависимых садиста и мазохиста, потерявших свою психическую целостность и не имеющих собственного «Я».

Такие люди не чувствуют себя полноценными и компенсируют эту неполноценность посредством партнера. Они регулярно ссорятся, считая что их неправильно любят и не понимают.

Часто представители «незрелой любви» оценивают любовь количеством материальных вложений: даришь подарки – значит любишь, а не даришь – значит любви нет и т.п.

Те кто занимаются и наслаждаются «псевдолюбовью» часто «любят» мозг партнера по разным мелочам и словно вторгаются в личность партнера. Такие люди используют своих партнеров для удовлетворения своих садомазохистических потребностей.

Настоящая любовь между ними не получается, т.к. в глубине души – бессознательно они отдали свои сердца родителям, чаще всего матерям. Поэтому то они и не способны «отойти от нарциссизма и от кровосмесительной привязанности к матери и роду», чтобы построить любовь. Именно такую привязанность к матери, мешающую любви, мне часто приходится прорабатывать со своими пациентами.

Переходя к истинной любви, замечу, что одним из показателей зрелой любви является способность «уважать и охранять одиночество друг друга» .

«Зрелая любовь» по мнению Фромма – это искусство. Любовь предполагает взаимное уважение, заботу, ответственность и хорошее знание друг друга.

Это не мимолетный порыв чувств, не влюбленность, которую ученый также относил к «псевдолюбви», а союз, в котором партнеры содействуют друг другу, помогая расти и развиваться во всех направлениях. Для этого каждый из партнеров должен быть способен на бескорыстную любовь и в первую очередь любить себя.

«Только тот, кто действительно любит себя, может любить кого-то другого» .

Зрелая любовь – это добровольный союз двух полноценных, любящих себя личностей, в котором каждый из партнеров сохраняет собственную индивидуальность и независимость и при этом не претендует на независимость партнера и не занимается посягательством на его «Я».

«Зрелая любовь это единение при условии сохранения собственной целостности и собственной индивидуальности» <...>

Если незрелая любовь говорит: «Я люблю, потому что любим», то зрелая любовь исходит из принципа: «Я любим, потому что я люблю».

Незрелая любовь вопит: «Я люблю тебя, потому что я нуждаюсь в тебе!» Зрелая любовь рассуждает: «Я нуждаюсь в тебе, потому что я люблю тебя» , – писал Фромм и был уверен, что настоящая любовь доступна не каждому, и чаще всего встречается незрелая любовь.

Зрелая же любовь возможна только тогда, когда оба партнера зрелые психически. От себя хочу заметить, что психическая зрелость – весьма редкое явление в наше время. Поэтому так много разводов и неполных семей.

Любовь по Хорни

Еще один взгляд на любовь, который я нахожу любопытным и заслуживающим внимания, принадлежит яркой представительнице неофрейдизма Карен Хорни.

На своей лекции в рамках собрания Немецкого Психоаналитического общества в 1936 году, Хорни представила аудитории доклад, посвященный любви, а именно невротической потребности в ней.

Под термином «невроз» Хорни понимала не ситуационный невроз, а невроз характера, начавшийся в раннем детстве и захвативший всю личность, поглотив ее в той или иной мере.

Также сразу замечу, что нормальным Хорни называла то, что обычно для культуры, в которой [вырос и] живет человек.

«Все мы хотим быть любимыми и наслаждаемся, если это удается. Это обогащает нашу жизнь и наполняет нас счастьем. В такой степени потребность в любви, или, точнее, потребность быть любимым, не является невротической».

«Разница между нормальной и невротической потребностью в любви может быть сформулирована так: для здорового человека важно быть любимым, уважаемым и ценимым теми людьми, которых он ценит сам, или от которых он зависит; невротическая потребность в любви навязчива и неразборчива. У невротика потребность в любви заметно преувеличена» , – замечает Хорни.

Если продавщица, официант или любой другой случайный человек не очень любезен, то невротику это может испортить настроение или даже ранить его в зависимости от степени невроза. Невротик воспринимает такую «нелюбезность» как нелюбовь, направленную именно на него.

Еще одной особенностью, характерной для невротической любви, по мнению психоаналитика, является переоценка любви .

«Я имею в виду, в частности, тип невротических женщин, которые чувствуют себя в опасности, несчастными и подавленными всегда, пока рядом нет никого бесконечно им преданного, кто любил бы их и заботился о них . Я имею в виду также женщин, у которых желание выйти замуж принимает форму навязчивости.

Они застревают на этой стороне жизни (выйти замуж) как загипнотизированные, даже если сами абсолютно неспособны любить и их отношение к мужчинам заведомо скверное . <...>

Существенная характеристика невротической потребности в любви – это ее ненасытность, выражающаяся в ужасной ревнивости: Ты обязан(а) любить только меня!» .

Такое явление можно наблюдать у множества супружеских пар и в любовных интригах. Даже в дружбе невротиков такое поведение часто имеет место, когда друзья или подруги ссорятся и ревнуют словно они супружеская пара. Под ревностью Хорни понимает «ненасытность и требование быть единственным предметом любви» .

Ненасытность невротической потребности в любви также выражается в желании быть безусловно любимым(мой).

«Ты обязан(а) любить меня независимо от того, как я себя веду» и/или «Любить того, кто тебе отвечает взаимностью, не так уж сложно, а поглядим-ка, сможешь ли ты полюбить меня, не получая взамен ничего».

Также от невротика часто можно услышать: «Он(а) любит меня только потому, что получает от меня половое удовлетворение». В невротических отношениях партнер обязан постоянно доказывать свою «настоящую» любовь, жертвуя своими нравственными идеалами, репутацией, деньгами, временем и т. п., а невыполнение вышеуказанного воспринимается невротиком как предательство.

Далее Карен Хорни задается вопросом: «Наблюдая ненасытность невротической потребности в любви, я спрашивала себя – добивается ли невротическая личность любви к себе, или на самом деле всеми силами стремится к материальным приобретениям? <...>

Есть люди, которые сознательно не признают любви, говоря: «Все эти разговоры о любви – просто ерунда. Вы дайте мне что-нибудь реальное!» <...>

Не выступает ли требование любви только прикрытием тайного желания что-то получить от другого человека, будь то расположение, подарки, время, деньги и т. п.? На этот вопрос трудно ответить однозначно».

И действительно, в то время Хорни было трудно, во всяком случае куда труднее чем было бы сегодня, ответить на этот вопрос однозначно, ибо как и во времена Фрейда о пограничном расстройстве личности все еще не было известно. Зная о ПРЛ хочу заметить, что многие из тех формулировок, которые Хорни считала невротическими я отношу именно к пограничному состоянию.

«Как правило, эти люди очень рано столкнулись с жестокостью жизни, и считают, что любви просто не бывает. Они полностью вычеркивают ее из своей жизни. Верность этого предположения подтверждается анализом таких личностей. Если они проходят анализ достаточно долго, они иногда все же соглашаются, что доброта, дружба и привязанность действительно существуют», – делится опытом Хорни.

«Другой признак невротической потребности в любви – чрезвычайная чувствительность к отвержению, которая так часто встречается у истерических личностей.

Любые нюансы и в любых отношениях, которые можно было бы истолковать как отвержение, они воспринимают только так, и отвечают на это проявлениями ненависти.

У одного моего пациента был кот, который иногда позволял себе не реагировать на его ласку. Однажды, придя из-за этого в ярость, пациент просто шмякнул кота об стенку. Это достаточно демонстративный пример ярости, которую может вызвать у невротика отвержение. Реакция на реальное или воображаемое отвержение не всегда настолько очевидна, нередко ее скрывают».

В рамках данной темы Хорни говорит, что также часто встречаются люди с непоколебимыми, хотя и бессознательными убеждениями, что любви не существует . Такое мировоззрение (защита) характерно для тех, кто страдал от жестких разочарований в детстве, которые «заставили их вычеркнуть из своей жизни любовь, привязанность и дружбу раз и навсегда».

В связи с ненасытностью потребности в любви невротику практически никогда не удается достичь того уровня любви, в котором он нуждается – всегда будет мало.

Если любовь требует от человека способности и желания спонтанно отдаваться другим людям, делу или идее, то невротик обычно к этой отдаче неспособен в связи с тревогой и явной или скрытой агрессией к окружающим.

Чаще всего фундамент такого поведения закладывается в детстве в силу дурного обращения с ребенком. Со временем тревога и враждебность усиливаются, а причины симптомов невротик часто не осознает.

По той же причине он никогда не способен/или не хочет встать на место другого. «Он не задумывается над тем, сколько любви, времени и помощи может или хочет дать ему другой человек – он хочет только всего времени и всей любви! Поэтому он принимает за оскорбление любое желание другого иногда побыть одному или интерес другого к чему-то или кому-то еще, кроме него».

В большинстве случаев «невротик не отдает себе отчета в своей неспособности любить». Однако некоторые из них способны признать: «Нет, я не умею любить». Еще один симптом, присущий невротикам – это непомерный страх отвержения .

«Этот страх может быть так велик, что часто не позволяет им подойти к другим людям даже с простым вопросом или участливым жестом. Они живут в постоянном страхе, что другой человек их оттолкнет. Они могут бояться даже преподносить подарки – из страха отказа».

Существует множество примеров того, как реальное или воображаемое отвержение порождает усиленную враждебность в невротических личностях. Со временем такой страх может стать причиной того, что невротик все больше и больше отдаляется от людей.

«Я совсем не боюсь секса, я ужасно боюсь любви». И в самом деле, она едва могла выговорить слово «любовь», и делала все, что было в ее силах, чтобы держать внутреннюю дистанцию от людей, проявляющих это чувство» .

Также как и Хорни, я считаю, что любовь не гарантирует сексуальный контакт, ровно как и секс не является гарантом любви. В мире проживает огромное количество невротиков, боящихся любви, при этом имеющих регулярную половую жизнь. Часто с разными партнерами.

Резюмируя свой доклад Хорни, говорит о причинах ранее упомянутых страхов, коренящихся в повышенной базальной тревоге, и перечисляет основные невротические защиты от нее:

1. Невротическая потребность в любви, девиз которой, как уже упоминалось:«Если ты любишь меня, ты меня не обидишь» .

2. Подчинение: «Если уступать, всегда делать то, что от тебя ждут, никогда ничего не просить, никогда не сопротивляться – никто тебя не обидит» .

3. Третий путь был описан Адлером и в особенности Кюнкелем. Это компульсивное стремление к власти, успеху и обладанию под девизом: «Если я всех сильнее и выше, меня не обидишь».

4. Эмоциональное дистанцирование от людей, как способ достижения безопасности и независимости . Одна из важнейших целей такой стратегии – стать неуязвимым.

5. Судорожное накопительство, которое в таком случае выражает не патологическое стремление к обладанию, а желание обеспечить свою независимость от других.

Очень часто мы видим, что невротик избирает не один путь, а пытается смягчить свою тревогу самыми различными путями, часто противоположными и даже взаимоисключающими».

Любовь по Лакану

Напоследок я оставил теорию очень проницательного автора: «Любить – значит давать то, чего не имеешь, тому кто этого не хочет» –, утверждает французский психоаналитик Жак Лакан. (L"amour c"est donner ce qu"on n"a pas à quelqu"un qui n"en veut pas)

Эта формулировка заинтриговала многих и меня в том числе. Данный взгляд на любовь и теперь способен незамедлительно реанимировать любую дискуссию на тему любви. Вариантов толкований этого определения любви – много.

Что касается меня, то я сторонник классической интерпретации, которую можно встретить и у Алена Бадью, и у Жана-Люка Нанси, и у Жака-Алена Миллера и у других знатоков Лакана.

Попробуем разобраться. «Любить – значит давать то, чего не имеешь» . Для того, чтобы это стало возможным необходимо признаться себе в том, что ты не полноценен.

«Иначе говоря «давать, то чего не имеешь» – значит признавать, что тебе чего-то не хватает, и это «что-то» отдавать другому, «размещать в другом».

Это не значит отдавать ему то, чем ты владеешь, – вещи или подарки; это значит отдавать то, чем ты не владеешь, что-то, что за пределами тебя самого. А для этого надо признать свою неполноту, «кастрацию», как говорил Фрейд» .

«. ..В этом смысле по-настоящему можно любить только с позиции женщины. Любовь феминизирует. Вот почему влюбленный мужчина всегда немного смешон. Но если он этого смущается, боится показаться нелепым, это значит, что на самом деле он не слишком уверен в своей мужской силе» .

Исходя из написанного, можно сделать вывод, что влюбленный мужчина временами может ощущать себя неполноценным, и чувствуя тревогу быть ситуативно – агрессивным по отношению к своей любимой, которая невольно заставляет его чувствовать себя кастрированным и зависимым.

Этим можно объяснить иногда возникающее у мужчины желание «сходить налево» к нелюбимой женщине: «таким образом он вновь оказывается в позиции силы, от которой в любовных отношениях он отчасти отходит» то есть, можно сказать, восполняет утраченную с любимой женщиной собственную полноту (борьба с кастрационной тревогой, о которой писал Фрейд).

Что касается женщин, то «им свойственно раздвоение в восприятии мужчины-партнера. С одной стороны, он – любовник, доставляющий наслаждение, они испытывают к нему влечение. Но он также и мужчина любящий, феминизированный этим чувством, по существу, кастрированный.

Все больше женщин предпочитают мужскую позицию: один мужчина, дома, – для любви, другие – для физического наслаждения» , – говорит ученик Лакана.

Жак-Ален Миллер и продолжает:

«Чем больше мужчина посвящает себя одной женщине, тем вероятнее, что она со временем приобретет для него материнский статус: чем больше он ее любит, тем больше обожествляет, воздвигает на пьедестал. А когда женщина привязывается к одному-единственному мужчине, она его «кастрирует».

Поэтому и получается, что путь идеальных отношений весьма узок. Аристотель, например, считал, что лучшее продолжение супружеской любви – это дружба».

Но есть то, что мешает реализовать модель Аристотеля: «...диалог между противоположными полами невозможен: каждый из любящих по сути обречен вечно постигать язык партнера, действуя на ощупь, подбирая ключи к замку, который постоянно меняется.

Любовь – это лабиринт недоразумений, выхода из которого не существует».

Заканчивая статью хочу выразить свое личное мнение: я думаю, что полного и однозначного понимания любви и ответа на вопрос «Что такое любовь?» – до сих пор не существует.

Считаю, что имеются лишь разные концепции, теории, представления и взгляды на данный вопрос, которые субъективно подходят или не подходят каждому отдельно взятому человеку.

Каждый человек находит среди множества теорий ту, которая субъективно наиболее близка и больше остальных соответствует жизненной позиции, требованию и степени невроза.

Чем бы ни был и как бы ни назывался этот сложный комплекс эмоций, однозначно можно сказать, что это то, ради чего живут и развиваются многие люди во всем Мире, даже если они не имеют ни малейшего энциклопедического знания о том, что принято называть словом «любовь».

Чарльз Дарвин: любовь как фактор естественного отбора

1809–1882

«У птиц это соперничество часто представляет более мирный характер. Все, кто интересовался этим предметом, считают, что у многих видов самцы сильно , привлекая самок своим пением. У гвианского горного дрозда, райской птицы и у некоторых других птиц самцы и самки слетаются в одно место; самцы по очереди тщательно распускают напоказ свои ярко окрашенные перья и проделывают странные телодвижения перед самками, которые остаются зрительницами, пока не выберут себе самого привлекательного партнера. Те, кому случалось близко наблюдать нравы птиц в неволе, очень хорошо знают, что они нередко обнаруживают индивидуальное предпочтение и неприязнь; так, сэр Р. Херон (R. Heron) сообщает об одном пестром павлине, который особенно привлекал всех своих пав».

Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»

Дарвин считал, что любовь является элементом полового отбора. Эта для традиционного викторианского общества, ведь она гласила, что женщина выбирает себе партнера, а не наоборот. По мнению Дарвина, самцы борются за внимание самок всеми возможными способами. В результате в ходе эволюции у них закрепляются необходимые для победы признаки и черты характера. Например, большие рога у самцов оленей или пышный хвост у павлинов - все, что может привлечь самку. У людей примерно так же: любовь возникает, когда партнер обладает , которые делают его привлекательным кандидатом для моногамных отношений. В свою очередь, эти качества (вроде верности и доброты) появились в результате полового отбора.

Супругой Дарвина стала его кузина Эмма Веджвуд. Некоторые аспекты их личной жизни косвенно упоминались в трудах ученого. К примеру, Дарвин писал, что отношения между близкими по крови родственниками могут закончиться болезненным и слабым потомством. К этому выводу он пришел в результате личной трагедии: трое детей Дарвинов погибли в раннем возрасте.

Фридрих Энгельс: любовь как взаимное уважение

1820–1895

«Современная половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь, в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем, они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу, что в древности бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. И наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи: спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нeт».

Фридрих Энгельс, «Происхождение семьи, частной собственности и государства»

В своем opus magnum Энгельс связывает происхождение моногамного брака с появлением частной собственности, которая, в свою очередь, стала основой капиталистического государства. По мнению Энгельса, любовь, на которой строятся супружеские отношения в католическом или протестантском обществе, отличается от настоящих чувств. В этом случае она выступает как одна из пристойных причин для заключения брака - сделки о перераспределении собственности. В результате возникает очередная патриархальная семья. Будущее же - за «индивидуальной половой любовью», в основе которой подлинные чувства, страсть и свобода выбора, а не меркантильность родственников. Такая любовь предполагает равенство партнеров и взаимное уважение, что было достаточно дерзкой мыслью в эпоху начала борьбы за равные .

Фридрих Энгельс и сам придерживался философии свободы выбора. В 40-х годах XIX века он познакомился с сестрами Мэри и Лиззи Бернс. Мэри стала его гражданской партнершей: Энгельс жил с ней примерно 20 лет, а официально они поженились всего лишь за несколько часов до ее смерти. Отношения со второй сестрой Бернс развивались по схожему сценарию: 15 лет совместной жизни и регистрация брака перед смертью возлюбленной.

Зигмунд Фрейд: любовь как половое влечение

1856–1939

«Гениталии не проделали вместе со всем человеческим телом развития в сторону эстетического совершенствования, они остались животными, и поэтому и любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков. Любовные влечения с трудом поддаются воспитанию, их воспитание дает то слишком много, то слишком мало. То, что стремится из них сделать культура, недостижимо; оставшиеся без применения возбуждения дают себя знать при активных половых проявлениях в виде неудовлетворенности».

Зигмунд Фрейд, «Очерки по психологии сексуальности»

Любовь, по Фрейду, похожа на психическое заболевание: психиатр изучает ее через симптомы и причины. По мнению Фрейда, в основе любых отношений и любви лежит «либидо» - бессознательное сексуальное влечение человека, которое он стремится реализовать. Все романтические чувства - всего-навсего желание половой близости. Это легло в основу теорий психоанализа и психосексуальных фаз развития личности.

Но в жизни Фрейд был менее категоричен. Со своей единственной женой Мартой Бернейс он познакомился в 1882 году. Прежде чем пожениться, влюбленные четыре года вели переписку - за это время Фрейд отправил около 900 любовных писем. По словам его биографов, письма психиатра вполне могли вписаться в сентиментальные романы. Однако некоторые исследователи считают, что Марта не была его единственной женщиной. Фрейду приписывают интрижку с сестрой своей жены Минной, которая часто сопровождала супружескую пару. Противники этих слухов считают, что нравы того времени не позволили бы психиатру так себя вести.

Эрих Фромм: любовь как работа над собой

1900–1980

«Зависть, ревность, честолюбие, любой вид жадности - это страсти; любовь - это действие, реализация человеческой силы, которая может быть реализована только в свободе и никогда в принуждении.

Любовь - это активность, а не пассивный аффект, это помощь, а не увлечение. В наиболее общем виде активный характер любви можно описать посредством утверждения, что любовь значит прежде всего давать, а не брать».

Эрих Фромм, «Искусство любить»

Немецкий социолог оспаривает распространенное мнение о том, что любовь - это просто сентиментальное чувство, увлечение, возникающее в результате счастливого стечения обстоятельств. По мнению Фромма, это псевдолюбовь, которую навязывают романтические фильмы и книги. Псевдовлюбленные не работают над своими отношениями, они в итоге становятся деструктивными и часто заканчиваются неудачей. Настоящую же любовь может познать только зрелый человек, который умеет любить. Это чувство не может появиться внезапно, потому что любовь требует длительной работы над собой.

Со своей первой женой, Фридой Рейхманн, Фромм познакомился на курсах по психоанализу брака. Несмотря на то что их отношения были плодотворными в профессиональном плане, супруги прожили вместе всего четыре года. После официального развода Фромм сразу же женился на фотокорреспонденте Хенни Гурланд. Девушка страдала от ревматического артрита и по совету врачей перебралась в Мексику, чтобы пройти курс лечения радиоактивными источниками. Ради нее Фромму пришлось пожертвовать научной карьерой, но лечение продлило жизнь Хенни только на три года. После смерти жены Фромм был очень подавлен, но все же решился на третий брак. С Аннис Фримен он прожил 27 лет - до самой смерти.

Невротическая любовь - это состояние, характеризующееся чувством влюблённости по отношению к кому-либо, омрачённое отсутствием взаимности. Такие состояния сопровождается ощущением неспособности свободно выразить в действиях свои чувства. В связи с этим, и развивается тревога. Возникает внутренний конфликт. Суть конфликта заключается в том, что одновременно существует острое желание выразить свои нежные чувства объекту любви и нелепая неспособность эти чувства проявить. Это вызывает напряженность и дискомфорт, что в свою очередь ещё дальше отдаляет от реализации своих намерений. Страдая от невозможности удовлетворить свои стремления, но испытывая острую в том необходимость, влюблённый, неосознанно переносит свои взаимоотношения в ту сферу духовности, где тревог не существует, т. е. в фантазии. Успокоившись и получив удовольствие в фантазийном предвкушении, тревога проходит. Появляется оптимизм в дальнейших отношениях. Однако оптимизм рушится при первой же неудачной попытке выразить те чувства, которые так легко и успешно изливались в фантазиях. Оптимизм сменяет снижение самооценки, удручённое состояние. Спасаясь от туч надвигающейся тревоги, происходит бегство в безоблачную фантазию, где всё возможно и всё разрешено. Чем чаще и глубже фантазийное предвкушение, тем более сложен и невыполним следующий реальный контакт. Кажущаяся безвыходность и неразрешимость проблемы проявляется в мрачности настроения. Невыполнимость их связана с тем, что возникает разнофазность этапов сближения. Один из партнёров, благодаря фантазиям и предвкушениям достиг более глубокого уровня взаимоотношений, другой же, ничего не зная и не переживая этих чувств, находится на поверхности и в начале сближения. В контексте этих аналитических размышлений должно всегда помнить о гениально описанных фазах сексуального сближения Зигмундом Фрейдом, которые и сегодня свежи и актуальны:

1. 1-я. Фаза визуального контакта (а- созерцание из социального пространства, б- рассматривание из личного пространства).
2. 2-я. Фаза вербального контакта (а- короткие полувопросы, полуутверждения о ничего не значащих событиях «не правда ли хорошая погода?!,», «вы случайно не на концерте сегодня были?», «понравился ли Вам концерт? Мне да, хотя впрочем…) и т.д. б- Фаза предметных флиртных бесед.
3. 3-я. Сексуальная фаза (а-прикосновение к общедоступным местам, б-прикосновение к интимным местам). По мнению Зигмунда Фрейда, и с этим можно только согласиться, продуктивный контакт возможен только в том случае, если оба субъекта одновременно и вместе достигают определённой фазы. И скорость продвижения по этому пути естественна для обоих.

Это способ развития нормальной, физиологической любви. Любви одухотворённой, приносящей восторг, удовольствие. От такой любви рождаются и воспитываются счастливые и здоровые дети.

В невротической любви ситуация другая. Страдающий невротической любовью субъект значительный путь сближения проходит самостоятельно, в своих фантазиях. И готов к более тонкому и продвинутому контакту. Но эта готовность эфемерна, и пригодна лишь для фантазий, а реального контакта не происходило. Пытаясь, в очередной раз, предпринять попытку общения с точки его фантазийной фазы, его тело, не имеющее опыта предыдущих рефлексий, ещё не готовое к этому поступку, и перед неизвестностью отвечает дискомфортной скованностью. Развивается тревожная неуверенность. Ощущение несостоятельности в совершении действий предлагаемых его воспалённой фантазией только усиливает дискомфортную тревожность. Наступает отчаяние. И в попытке избавиться от тягостных переживаний происходит погружение в безотказные флиртные фантазии. Эти бесплодные фантазии всё больше и больше отдаляют от возможности простого человеческого контакта. Если же при попытке реального общения удается «переломить» тревожную напряжённость, то вместо непринуждённого общения, любовь, как в блендере взбивается с тревогой. И эта смесь продуцирует невнятные и непонятные для объекта любви междометия или срыв в грубость. И, бегство в «спасительные» фантазии. Сам же предмет любви, от подобного общения находится в состоянии эмоционального непонимания. И уже у предмета любви развивается дискомфортная тревожность и отторжение дальнейших притязаний. Ведь невротически влюблённый, в своих фантазиях оторван от действительности.

Он, находясь на более поздней фазе сексуального сближения и готов к достаточно сложным поведенческим реакциям, свойственным для этапа взаимоотношений достигнутого им. А предмет любви, не испытав начальных эмоциональных переживаний находится в начале пути. А это только мешает естественности взаимоотношений. Каждая неудачная попытка сближения лишь усложняет ситуацию для обоих. Для начала стоит рассмотреть механизмы формирования нормальной влюблённости. Каждое живое существо, в том числе и человек, постоянно находится под действием двух противоположно направленных биологических законов, выражающихся в инстинктах (Павловские «от» среды и «к» среде). Под действием закона сохранения индивида человек стремится защитить себя, отстаивая свои личные права и свободы, определяя свои границы в окружающей его среде и устанавливая в них свой порядок. Подчинение этому закону приводит к повышению уровня личного комфорта. Этот биологический закон эволюционно более древний, целью его является эгоистическое выживание существа (человека) пусть даже и ценой причинения вреда окружению. Так строя жилище, человек вырубает деревья, истребляет животных и многое другое.

читайте также:

Надежность твоей подруги Преданность бывает двух типов. Их наличие легко распознать в девушке. Один тип – приученность соответствовать ожиданиям другого значимого человека.

Ревность: истоки и способы совладания Ревность: виды, причины и способы борьбы с ревностью. Психолог о ревнивых людях и о том, как перестать ревновать

Пример : известный авангардный музыкант, Don Van Vliet, распорядился вырубить все деревья вокруг его дома, поскольку шум листвы мешал его занятиям. Уединение, таким образом, отрицательно сказывается на социальном функционировании, однако позволяет обустроить среду максимально удобную для конкретной личности. Под действием же закона сохранения вида человек стремится к возможно большему общению. В результате чего не только возрастает вероятность более многочисленного потомства, но и происходит необходимый для развития общества обмен информацией.

Также считается, что занимается коллективной работой и массовыми развлечениями человек тоже под действием закона сохранения вида, поскольку вся социальная деятельность ведёт не только к сохранению, но к процветанию, благоденствию и эволюции вида. Этот более поздний закон связан с взаимодействием в группе, является изначально альтруистическим, поскольку благополучие группы (а значит и отдельных её членов) ставится выше собственного благополучия.

Пример : Во время войн церковные колокола часто изымались государством для военных целей. Тогда люди жертвовали металлические изделия из дому и выплавляли новый колокол. При этом каждый лишался какой-то домашней утвари, приобретая при этом, в духовности. Однако излишняя погруженность в группу лишает человека индивидуальных качеств, творчества, способности принимать решения, в том числе непопулярные. Истинное витальное удовлетворение человек получает, балансируя где-то посередине между творческим уединением и активным положением в обществе. В месте выбранном индивидуально.

Эти же законы косвенно объясняют, почему общественные порядки, доведённые до тоталитаризма всегда губительны для индивидуума, а маргинальный индивидуализм антисоциален.

Что же происходит во время влюблённости? Когда некий человек видит объект своей влюблённости, он испытывает влечение, которое проявляется, прежде всего, в стремлении к общению. Однако, предвидя отказ объекта влюблённости, несомненно, представляющего исключительное значение, влюблённый испытывает тревогу или волнение. В данном случае происходит борьба мотиваций, когда человек и хочет достичь своей цели, и страшится этого, предвидя страдания из-за отказа. В такой ситуации возможны три исхода:

• Либо человек отменяет свои планы, выбирая более безопасный вариант, когда ничего не происходит и предаётся надежде.
• Либо преодолевает опасения и, выбирая более амбициозную модель поведения, приступает к действиям.
• Или из-за длительного напряжения истощается, и данная проблема перестаёт быть актуальной. Учитывая, что при влюблённости сближение происходит постепенно, поэтапно, для взятия каждого рубежа (заговорить с человеком, взять номер телефона, пригласить на свидание и т.д.) приходится преодолевать внутреннюю дилемму. Поэтому влюблённость сопровождается контрастными эмоциями - волнение перед взятием этапа и удовлетворение после. (Нейрофизиология – адреналово - эндорфинное). Эти субъективно яркие флиртные переживания и характеризуют этап влюблённости. Такие чувства сопровождают этап познавания друг друга. Любовь, вероятно наступающая следом, характеризуется менее яркими, но, впрочем, не менее глубокими и тонкими ощущениями и чувствами.

Усложнение взаимоотношений от влюблённости к любви, часто с разочарованием, негативно оценивается людьми эмоционально и духовно не развитыми, не способными к глубоким чувствам - "первая страсть прошла и т.д.В данной статье не ставится целью подробно анализировать взаимосвязь степени внутреннего духовного развития и способности тонко и красиво изливать свои чувства, но, тем не менее, я полагаю, следует отметить следующее. С биологической точки зрения, отношения, не достигнувшие известного результата, являются оборванными. В случае если это происходит с человеком не очень тонко духовно устроенным, то такой разрыв, как правило, психологически травматичен. Возникает обида и злость с излиянием претензий, унижений, оскорблений. Или же, если энергия этой психотравмы направлена внутрь, то возникают различные невротические переживания. В таких случаях внутренний конфликт не разрешается.Если такой обрыв взаимоотношений происходит с духовно насыщенным человеком, то достаточно быстро происходит смирение, а затем и успокоение. Прошлые отношения остаются как воспоминание о прекрасно проведенном времени, как о прошедшем празднике. Такой опыт обогащает человека и позволяет строить дальнейшие взаимоотношения на более тонком, приятном и продуктивном уровне. В случае с невротической любовью человек застревает на этапе, когда дальнейшее сближение по какой-то причине не возможно. Это является причиной страданий, поскольку и отказаться от своей затеи человек не может. Страдания нарастают. Возникает безвыходная ситуация. Человек оказывается под действием двух противоположных мотиваций, имеющих яркую эмоциональную окрашенность (стремление к контакту и невозможность его выполнения).

Одной из причин этого может быть неоднозначная позиция объекта влюблённости, когда одновременно посылаются "авансы" и в то же время при предложении "перейти на следующий уровень" звучит неуверенный отказ. Такая же двусмысленная ситуация может возникнуть и при недосказанностях, ввиду культурных, воспитательных различий или конфликтных сред обитания. Невротическая любовь может встречаться и в случаях обратного развития взаимоотношений у одного из партнёров.Когда у одного, по каким - то причинам утрачивается удовольствие от общения. При формально сохранённом поведении, партнёр может достаточно долго не замечать этого. Но фазы их взаимоотношений расходятся, тонкость ощущений притупляется. Один находится в неведении, другой, сначала неосознанно, а затем и сознательно ищет утешения на стороне. Если измена открывается или подозревается, то партнёр, находившийся в неведении, в одночасье отбрасывается коммуникативно назад. Это всегда психотравматично. Развивается невроз любвиНаходясь в остроэмоциональном состоянии, человек не в силах здраво рассудить и оценить ситуацию. Окружающие же не всегда могут помочь, будучи либо вовлечёнными в невротические отношения, либо необъективно занимают одну из сторон, либо напротив, не имеют всей информации.Поскольку чувство любви самое сложное, самое тонкое и самое продуктивное чувство, от того, как человек способен любить и как он любит, зависят все без исключения аспекты его жизни. От способности любить зависит качество жизни. Потребность в любви, так же необходима, как потребность дышать. Неспособность любить, похожа на наказание. Похожа на тюрьму, в которой нет радости, нет стен, и из которой невозможно выйти. А есть быстрая старость, болезни, мрачность бытия.

Известно что:
-вера без любви делает человека фанатиком.
-честь без любви делает человека высокомерным.
-власть без любви делает человека насильником.
-богатство без любви делает человека жадным.
-воспитание без любви делает человека двуличным.
-обязанность без любви делает человека раздражительным.
-справедливость без любви делает человека жестоким.
-бедность без любви делает человека завистливым.
Несомненно, человек, страдающий от симптомов невротической любви, нуждается в помощи психотерапевта. Да и сами невротические проявления есть не что иное, как зов о помощи. В результате проведенной психотерапии пациент освобождается от невротических проявлений невротической любви и получает возможность в дальнейшем свободно испытывать это прекрасное чувство. Получать от жизни приятное удовольствие и активную радость!

Желаю Любви и Счастья,
Здоровья и Долголетия!
Мосеев Евгений Евгеньевич