Хрестоматия по истории философии. А. радугин хрестоматия по философии

Хрестоматия по истории философии (русская философия от Нестора до Лосева): Учебное пособие для вузов: Часть 3

Ответ. редактор Л.А. Микешина, редактор-организатор В.В. Михайлов
М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС. - 2001. - 672 с.
ISBN 5-691-00604-5, ISBN 5-691-00048-9
Формат: DJVU 14 Мб
Качество: сканированные страницы + текстовый слой + оглавление
Язык: русский

Хрестоматия содержит материал по истории русской философской и социально-политической мысли периода X - начала XX столетий. Книга составлена как антология текстов, которым предшествуют краткие характеристики философских школ и направлений, а также наиболее ярких мыслителей этого периода. Опубликованы фрагменты трудов славянофилов, западников, представителей материалистических и натурфилософских школ; представлены также философские школы и течения, такие как теизм, "новое религиозное сознание", интуитивизм, софиология и др.
Настоящее пособие ориентировано на базовое знание философии, которым должны владеть студенты и аспиранты вузов. Книга может быть полезна всем интересующимся русской философией и ее историей.

Хрестоматия включает в свой состав фрагменты оригинальных работ как хорошо известных мыслителей (М. В Ломоносова, А.Н.Радшцева, П.Я.Чаадаева, В.Г.Белинского, А.И.Герцена, Н.Г.Чернышевского, Г.В.Плеханова и многих других), так и философов мало известных, труды которых или издавались крайне редко, или стали по существу библиографической редкостью (Ф.А.Голубинского, Ф.Ф.Сидонского, В.Н.Карпова, А.С.Хомякова, С.С.Гогоцкого, П.Д.Юркевича, Н.Я Данилевского, К.Д.Кавелина, В.ВЛесевича, В.И.Несмелова, М.М.Тареева и др.), а также философские сочинения многих из тех, имена которых по цензурным соображениям исключались из научного оборота и замалчивались на неопределенно длительный срок (Вл.С.Соловьева, К.Н.Леонтьева, П.Б.Струве, М.И.Туган-Барановского, С.Н.Булгакова, Н.А.Бердяева, В.В.Розанова, Д.С.Мережковского, Е.Н.Трубецкого, Л.П.Карсавина, Л.Шестова, Н.О. Лосского, С.Л.Франка и т.п.).
Многие персоналии, представленные в хрестоматии, соотнесены с теми или иными философскими направлениями, школами, учениями, которые сложились и существовали в России, начиная с XVIII столетия. Особо выделен раздел, связанный с процессом формирования философской мысли на Руси в период средневековья, что становится сегодня крайне актуальным в научно-познавательном плане. Знакомству с фрагментами оригинальных сочинений представленных мыслителей предшествуют краткие биографические сведения о них и перечень их главных трудов.

ЗАРОЖДЕНИЕ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ НА РУСИ (X-начало XVIII в.) 9
ФИЛОСОФСКАЯ МЫСЛЬ В ПОСЛЕПЕТРОВСКОЙ РОССИИ (XVIII-начало XIX века) 63
ФИЛОСОФСКИЕ ИСКАНИЯ В РОССИИ в 30-40-е гг. XIX в. 107
ФИЛОСОФИЯ И СОЦИОЛОГИЯ РУССКИХ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ-ДЕМОКРАТОВ И НАРОДНИКОВ (30-80-е гг. XIX в.) 154
РЕЛИГИОЗНО-ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ (середина - вторая половина ХIХ века) 221
ФИЛОСОФИЯ МАРКСИЗМА В РОССИИ (конец ХIХ - начало XX века) 319
ГЛАВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ РЕЛИГИОЗНО-ИДЕАЛИСТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ И СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ РОССИИ И РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (середина ХIХ - ХХ вв.) 381
ФИЛОСОФСКИЕ ИДЕИ В ЕСТЕСТВОЗНАНИИ, МАТЕМАТИКЕ, ЛОГИКЕ, ЯЗЫКОЗНАНИИ, ПЕДАГОГИКЕ В РОССИИ (вторая половина ХIХ - первая половина XX вв.) 556

-- [ Страница 1 ] --

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ФГБОУ ВПО «АЛТАЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ им. И. И. ПОЛЗУНОВА»

В МИРЕ ФИЛОСОФСКИХ

ЗНАНИЙ

ХРЕСТОМАТИЯ

Под редакцией В. Ю. Инговатова и И. В. Демина

Изд-во АлтГТУ Барнаул 2012 УДК 1(075.8) ББК 87я73-3 В117 Рецензент:

доктор философских наук, профессор ААЭП А. С. Фролов Составители:

Т. Л. Бабаскина, Н. А. Белоусов, В. Д. Боровиков, Л. С. Боровикова, С. Ф. Васильев, П. Н. Гуйван, А. А. Гусева, И. В. Демин, А. Г. Инговатова, В. Ю. Инговатов, Т. В. Учайкина, Т. В. Фаненштиль.

В мире философских знаний: хрестоматия / под ред. В. Ю.

В Инговатова и И. В. Демина; Алт. гос. техн. ун-т им. И. И. Ползунова. – Барнаул: Изд-во АлтГТУ, 2012. – 294 с.

ISBN Настоящая хрестоматия ориентирована на изучение базового вузовского курса «Философия» студентами всех направлений подготовки.

Книга состоит из ключевых философских текстов, структурированных по проблемно-хронологическому принципу в соответствии с основными отраслями и вопросами философского знания. Особый акцент сделан на недоктринальном освещении тематических блоков курса, что является отражением современных тенденций философского плюрализма. При этом представленные в книге тексты гибко сочетают как историкофилософскую классику, так и разработки современных мыслителей.

Издание адресовано студентам, аспирантам и преподавателям вузов, а также всем, кто интересуется философской проблематикой.

УДК 1(075.8) ББК 87я73- ISBN © Инговатов В. Ю., Демин И. В., © Алтайский государственный технический университет им. И. И. Ползунова,

ПРЕДИСЛОВИЕ

Современный специалист все чаще призван раздвигать узкие рамки своей профессиональной и научной деятельности, постоянно обращаясь к системному мировидению. Глобальная концепция «устойчивого развития», опирающаяся на коэволюционную стратегию гармоничного соразвития природы, общества и человека, как никогда повышает роль образовательного универсализма, умения становящегося специалиста решать теоретические и прикладные задачи, исходя из синтеза многообразных форм знания, и в первую очередь научнотеоретической и духовно-практической. Так актуализируется интегративное предназначение философии с ее мировоззренческими и методологическими функциями. Иначе говоря, философия как универсальный интегратор познавательно-практической деятельности человечества предстает как системообразующий центр и фундаментального, и прикладного образования.

Цель этой книги – представить в комплексном виде основные проблемы философии и пути их решения мыслителями различных эпох, школ, течений и направлений. Поэтому составители хрестоматии при подборе фрагментов философских текстов стремились охватить максимально широкий круг учений и представлений, сложившихся в мировой философской культуре и отражающих разнообразные подходы к пониманию предмета и назначения философии, решению дискуссионных проблем в таких областях философского знания, как онтология и теория познания, философия и методология науки, философская антропология и социальная философия. Хрестоматия должна помочь в обосновании собственной мировоззренческой и гражданской позиции, в формировании способности к критически-рефлексивному размышлению над вечными проблемами бытия и скептически-независимому отношению к современной действительности, выработке общей картины мира, концептуальном обеспечении производственной и управленческой деятельности, в педагогической и научной работе.

Данная хрестоматия продолжает серию учебных изданий для студентов вузов, подготовленных кафедрой философии Алтайского государственного технического университета им. И. И. Ползунова. В ее основе – ГОС ВПО РФ по циклу «Общие гуманитарные и социально-экономические дисциплины», объединенная политика коллектива кафедры в области содержания и преподавания дисциплины «Философия» на разнопрофильных факультетах АлтГТУ, а также успешный опыт создания «Хрестоматии по философии» (Барнаул, 2002).

РАЗДЕЛ 1. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ

ФИЛОСОФИИ

1.1 Место и роль философии в культуре. Генезис философии. Философия и другие формы мировоззрения Диоген Лаэртий (1-я пол. III в.) Философию философией (любомудрием), а себя философом (любомудром) впервые стал называть Пифагор… мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть “мудростью”, а упражняющегося в ней - “мудрецом”, как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ (“любомудр”) - это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости. Мудрецы назывались также софистами (мудрователями), и не только мудрецы, но и поэты: так называет Гомера и Гесиода Кратин в “Архилохах”, желая похвалить этих писателей.

… Философия же имела два начала: одно – от Анаксимандра, а другое – от Пифагора; Анаксимандр учился у Фалеса, а наставником Пифагора был Ферекид. Первая философия называется ионийской, потому что учитель Анаксимандра Фалес был ионийцем, как уроженец Милета; вторая называется италийской, потому что Пифагор занимался ею главным образом в Италии. Ионийская философия завершается Клитомахом, Хрисиппом и Феофрастом, италийская же – Эпикуром.

А именно преемником Фалеса был Анаксимандр, за ним следовал Анаксимен, затем – Анаксагор, затем – Архелай, затем – Сократ, который ввел этику; за Сократом – сократики, и среди них Платон, основатель Старшей академии, за Платоном – Спевсипп и Ксенократ, затем Полемон, затем Крантор и Кратет, затем Аркесилай, с которого начинается Средняя академия; затем Лакид, начинатель Новой академии, затем Карнеад, затем Клитомах; вот как эта философия завершается Клитомахом. Хрисиппом же она завершается так: учеником Сократа был Антисфен, за ним следовал киник Диоген, затем Кратет Фиванский, затем Зенон Китийский, затем Клеанф, затем Хрисипп. А Феофрастом она завершается так: учеником Платона был Аристотель, а учеником Аристотеля – Феофраст. Вот каким образом завершается ионийская философия.

Италийская же философия такова: учеником Ферекида был Пифагор… затем (следовал. – Сост.) Ксенофан, затем Парменид, затем Зенон Элейский, затем Левкипп, затем Демокрит, затем многие другие… а за ними – Эпикур.

Философы разделяются на догматиков и скептиков. Догматики - это все те, которые рассуждают о предметах, считая их постижимыми; скептики - это те, которые воздерживаются от суждений, считая предметы непостижимыми.

Наконец, одни философы называются физиками, за изучение природы; другие - этиками, за рассуждение о нравах; третьи - диалектиками, за хитросплетение речей. Физика, этика и диалектика суть три части философии; физика учит о мире и обо всём, что в нем содержится; этика - о жизни и о свойствах человека; диалектика же заботится о доводах и для физики, и для этики. До Архелая [включительно] существовал только один род – физика; от Сократа, как сказано выше, берет начало этика; от Зенона Элейского – диалектика.

знаменитых философов. – М. : Мысль, 1986. – С. 58-60.

Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет времени. Поэтому и юноше, и старцу следует заниматься философией: первому - для того, чтобы, старея, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму - для того, чтобы быть одновременно и молодым и старым вследствие отсутствия страха перед будущим. Поэтому следует размышлять о том, что создает счастье, если действительно, когда оно есть, у нас все есть, а когда его нет, мы все делаем, чтобы его иметь.

Что я тебе постоянно советовал, это делай и об этом размышляй, имея в виду, что это основные принципы прекрасной жизни. Вопервых, верь, что бог - существо бессмертное и блаженное, согласно начертанному общему представлению о боге, и не приписывай ему ничего чуждого его бессмертию или несогласного с его блаженством;

но представляй себе о боге все, что может сохранять его блаженство, соединенное с бессмертием. Да, боги существуют: познание их - факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа, потому что толпа не сохраняет о них постоянно своего представления.

Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы: ибо высказывания толпы о богах являются не естественными понятиями, но лживыми домыслами, согласно которым дурным людям боги посылают величайший вред, а хорошим - пользу. Именно люди, все время близко соприкасаясь со своими собственными добродетелями, к подобным себе относятся хорошо, а на все, что не таково, смотрят как на чуждое.

Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, - не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия.

И действительно, нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг [вполне убежден], что вне жизни нет ничего страшного.

Таким образом, глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют.

Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаждут ее, как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не представляется каким-нибудь злом. Как пищу он выбирает вовсе не более обильную, но самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным.

Кто советует юноше прекрасно жить, а старцу прекрасно кончить жизнь, тот глуп - не только вследствие привлекательности жизни, но также и потому, что забота о прекрасной жизни есть та же самая, что и забота о прекрасной смерти. Но еще хуже тот, кто говорит, что хорошо не родиться, “а родившись, как можно скорее пройти врата Аида”. Если он говорит так по убеждению, то почему не уходит из жизни? Ведь это в его власти, если это было действительно им твердо решено. А если в шутку, то напрасно он говорит это среди людей, не принимающих его мнения.

Надо помнить, что будущее - не наше, но, с другой стороны, и не вполне не наше, - для того, чтобы мы не ждали непременно, что оно наступит, но и не теряли надежды, будто оно вовсе не наступит.

Надо принять во внимание, что желания бывают одни - естественные, другие - пустые, и из числа естественных одни - необходимые, а другие - только естественные; а из числа необходимых одни - необходимы для счастья, другие - для спокойствия тела, третьи - для самой жизни. Свободное от ошибок рассмотрение этих фактов при всяком выборе и избегании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни; ведь ради этого мы все делаем, - именно, чтобы не иметь ни страданий, ни тревог. А раз это с нами случилось, всякая буря души рассеивается, так как живому существу нет надобности идти к чему-то, как к недостающему, и искать чего-то другого, от чего благо души и тела достигнет полноты. Да, мы имеем надобность в удовольствии тогда, когда страдаем от отсутствия удовольствия; а когда не страдаем, то уже не нуждаемся в удовольствии.

Поэтому-то мы и называем удовольствие началом и концом счастливой жизни. Его мы познали как первое благо, прирожденное нам; с него начинаем мы всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе.

Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое удовольствие, но иногда мы обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая неприятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольствия, когда приходит для нас большее удовольствие, после того как мы вытерпим страдания в течение долгого времени. Таким образом, всякое удовольствие, по естественному родству с нами, есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать. Но должно обо всем этом судить по соразмерении и по рассмотрении полезного и неполезного:

ведь в некоторых случаях мы смотрим на благо, как на зло, и обратно:

на зло - как на благо.

Да и довольство своим [умеренность] мы считаем великим благом не затем, чтобы всегда пользоваться немногим, но затем, чтобы, если у нас не будет многого, довольствоваться немногим в полном убеждении, что с наибольшим удовольствием наслаждаются роскошью те, которые наименее в ней нуждаются, и что все естественное легко добывается, а пустое [излишнее] трудно добывается. Простые кушанья доставляют такое же удовольствие, как и дорогая пища, когда все страдание от недостатка устранено. Хлеб и вода доставляют величайшее удовольствие, когда человек подносит их к устам, чувствуя потребность. Таким образом, привычка к простой, недорогой пище способствует улучшению здоровья, делает человека деятельным по отношению к насущным потребностям жизни, приводит нас в лучшее расположение духа, когда мы после долгого промежутка получаем доступ к предметам роскоши, и делает нас неустрашимыми пред случайностью.

Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, но знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог.

Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые производят в душе величайшее смятение.

Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие. Поэтому благоразумие дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели; оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. Ведь все добродетели по природе соединены с жизнью приятной, и приятная жизнь от них неотделима. В самом деле, кто, по твоему мнению, выше человека, благочестиво мыслящего о богах, свободного от страха перед смертью, путем размышления постигшего конечную цель природы, понимающего, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло связано с кратковременным страданием; смеющегося над судьбой, которую некоторые вводят как владычицу всего? Он, напротив, говорит, что одни события происходят в силу необходимости, другие - по случаю, а иные зависят от нас, так как необходимость не подлежит ответственности, а случай непостоянен, как он видит, но то, что зависит от нас, не подчинено никакому господину, и за этим следует как порицание, так и противоположное ему. В самом деле, лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом судьбы физиков [естествоиспытателей]; миф дает намек на надежду умилостивления богов посредством почитания их, а судьба заключает в себе неумолимую необходимость. Что касается случая, то мудрец не признает его ни богом, как думают люди толпы, - потому что богом ничто не делается беспорядочно, - ни причиной всего, хотя и шаткой, - потому что он не думает, что случай дает людям добро или зло для счастливой жизни, но что он доставляет начала великих благ или зол. Поэтому мудрец полагает, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым. И действительно, в практической жизни лучше, чтобы что-нибудь хорошо выбранное потерпело неудачу, чем чтобы что-нибудь дурно выбранное получило успех благодаря случаю.

Так вот, обдумывай это и тому подобное сам с собою днем и ночью и с подобным тебе человеком, и ты никогда, ни наяву, ни во сне, не придешь в смятение, а будешь жить, как бог среди людей. Да, совершенно не похож на смертное существо человек, живущий среди бессмертных благ!

Эпикур. Эпикур приветствует Менекея // Материалисты Древней Греции. – М. : Госполитиздат, 1955. – С. 208-213.

Философия есть система философских знаний или рациональных знаний из понятий. Таково школьное понятие этой науки. По мировому же понятию (Weltbegriff) она есть наука о последних целях человеческого разума. Это высокое понятие сообщает философии достоинство, т. е. абсолютную ценность. И действительно, она есть то, что одно только и имеет внутреннюю ценность и впервые придает ценность всем других знаниям.

Ведь всегда спрашивают в конце концов, чему служит философствование и его конечная цель – сама философия, рассматриваемая согласно школьному понятию?

В этом схоластическом значении слова философия имеет в виду лишь умение, в смысле же ее мирового понятия – полезность. В первом смысле она есть, следовательно, учение об умении; в последнем – учение о мудрости, законодательница разума, и постольку философ – не виртуоз ума, но законодатель.

Виртуоз ума или, как его называет Сократ, – филодокс, стремится только к спекулятивному знанию, не обращая внимания на то, насколько содействует это знание последним целям человеческого разума: он дает правила применения разума для всевозможных произвольных целей. Практический философ – наставник мудрости учением и делом – есть философ в собственном смысле. Ибо философия есть идея совершенной мудрости, указывающей нам последние цели человеческого разума.

К философии по школьному понятию относятся две вещи: вопервых, достаточный запас рациональных знаний; во-вторых, систематическая связь этих знаний, или соединение их в идее целого.

Философия не только допускает такую строго систематическую связь, но и является единственной наукой, которая имеет систематическую связь в собственном смысле и придает всем другим наукам систематическое единство.

Что же касается философии по мировому понятию (in sensu cosmico), то ее можно назвать также наукой о высшей максиме применения нашего разума, поскольку под максимой разумеется внутренний принцип выбора между различными целями.

Ибо и в последнем значении философия есть наука об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели, и в которой они должны образовать единство.

Сферу философии в этом всемирно-гражданском значении можно подвести под следующие вопросы:

1.Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я смею надеяться?

4. Что такое человек?

На первый вопрос отвечает метафизика, на второй – мораль, на третий – религия и на четвертый – антропология. Но в сущности все это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему.

Итак, философ должен определить:

1) источники человеческого знания, 2) объем возможного и полезного применения всякого знания и, наконец, 3) границы разума.

Последнее есть нужнейшее, но также – пусть не огорчается филодокс – и труднейшее. … Кант И. Логика. Пособие к лекциям 1800 // Кант И. Трактаты и Философия, а в особенности немецкая философия, имеет склонность к уединению, к тому чтобы замыкаться в свои системы и предаваться бесстрастному самосозерцанию; все это с самого начала противопоставляет философию, как чему-то для нее чуждому, общему характеру газет – их постоянной боевой готовности, их жадному интересу к шумной злобе дня, о которой они спешат сообщить. Философия, взятая в ее систематическом развитии, не популярна; ее таинственное самоуглубление является в глазах непосвященных в такой же мере чудаческим, как и непрактичным занятием; на нее смотрят как на профессора магии, заклинания которого звучат торжественно, потому что никто их не понимает.

Философия, сообразно своему характеру, никогда не делала первого шага к тому, чтобы сменить аскетическое священническое одеяние на легкую модную одежду газет. Но философы не вырастают как грибы из земли, они – продукт своего времени, своего народа, самые тонкие, драгоценные и невидимые соки которого концентрируются в философских идеях. Тот же самый дух, который строит железные дороги руками рабочих, строит философские системы в мозгу философов. Философия не витает вне мира, как и мозг не находится вне человека, хотя он и не лежит в желудке. Но, конечно, философия сперва связана с миром посредством мозга, и лишь потом она становится на землю ногами; между тем, многие другие сферы человеческой деятельности уже давно обеими ногами упираются в землю и срывают руками земные плоды, не подозревая даже, что и “голова” принадлежит миру, или что этот мир есть мир головы.

Так как всякая истинная философия есть духовная квинтэссенция своего времени, то с необходимостью наступает такое время, когда философия не только внутренне, по своему содержанию, но и внешне, по своему проявлению, вступает в соприкосновение и во взаимодействие с действительным миром своего времени. Философия перестает тогда быть определенной системой по отношению к другим определенным системам, она становится философией вообще по отношению к миру, становится философией современного мира. Внешние проявления, свидетельствующие о том, что философия приобрела такое значение, что она представляет собой живую душу культуры, что философия стала мирской, а мир философским, - во все времена были одни и те же. Любой учебник истории покажет нам, как стереотипно повторяются простейшие внешние формы, которые с полной ясностью говорят о проникновении философии в салоны, в дом священника, в редакции газет, в королевские приемные, в сердца современников – в обуревающие их чувства любви и ненависти. Философия вступает в мир при криках ее врагов; но и враги философии внутренне заражаются ею, они выдают это своим диким воплем о помощи против пожара идей. Этот крик первый крик ребенка для тревожно прислушивающейся матери; это первый крик ее идей, которые, разорвавши установленную иероглифическую оболочку системы, появляются на свет как граждане мира.

Маркс К. Передовица в № 179 “Kolnische Zeitung” // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. Т. 1. - М. : Госполитиздат, 1955. – С.

Я настаиваю на том, чтобы наконец перестали смешивать философских работников и вообще людей науки с философами, - чтобы именно здесь cтрого воздавалось “каждому свое” и чтобы на долю первых не приходилось слишком много, а на долю последних - слишком мало. Для воспитания истинного философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны оставаться его слуги, научные работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком, и, сверх того, поэтом и собирателем, и путешественником, и отгадчиком загадок, и моралистом, и прорицателем, и “свободомыслящим”, и почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть различными глазами и с различной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во всякую высь, из угла во всякий простор. Но все это только предусловия его задачи; сама же задача требует кое-чего другого - она требует, чтобы он создавал ценности.

Упомянутым философским работникам следует, по благородному почину Канта и Гегеля, прочно установить и втиснуть в формулы огромный наличный состав оценок - т.е. былого установления ценностей, создания ценностей, оценок, господствующих нынче и с некоторого времени называемых “истинами”, - все равно, будет ли это в области логической, или политической (моральной), или художественной.

Этим исследователям надлежит сделать ясным, доступным обсуждению, удобопонятным, сподручным всеслучившееся и оцененное, надлежит сократить все длинное, даже само “время”, и одолеть все прошедшее: это колоссальная и в высшей степени удивительная задача, служение которой может удовлетворить всякую утонченную гордость, всякую упорную волю. Подлинные же философы суть повелители и законодатели; они говорят: “так должно быть!”, они-то и определяют “куда?” и “зачем?” человека и при этом распоряжаются подготовительной работой всех философских работников, всех победителей прошлого, - они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их “познавание” есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти. – Есть ли нынче такие философы? Были ли уже такие философы? Не должны ли быть такие философы?..

Мне все более и более кажется, что философ, как необходимый человек завтрашнего и послезавтрашнего дня, во все времена находился и должен был находиться в разладе со своим “сегодня”; его врагом был всегда сегодняшний идеал. До сих пор все эти выдающиеся споспешествователи человечества, которых называют философами и которые редко чувствовали себя любителями мудрости, а скорее неприятными безумцами и опасными вопросительными знаками, – находили свою задачу, свою суровую, непреднамеренную, неустранимую задачу, а в конце концов и величие ее в том, чтобы быть злой совестью своего времени. Приставляя, подобно вивисекторам, нож к груди современных им добродетелей, они выдавали то, что было их собственной тайной: желание узнать новое величие человека, новый, еще не изведанный путь к его возвеличению. Каждый раз они открывали, сколько лицемерия, лени, несдержанности и распущенности, сколько лжи скрывается под самым уважаемым типом современной нравственности, сколько добродетелей уже отжило свой век; каждый раз они говорили: “мы должны идти туда, где вы нынче меньше всего можете чувствовать себя дома”. Принимая во внимание мир “современных идей”, могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь “специальность”, философ, если бы теперь могли быть философы, был бы вынужден отнести величие человека, понятие “величия” именно к его широте и разносторонности, к его цельности в многообразии: он даже определил бы ценность и ранг человека, сообразно тому, как велико количество и разнообразие того, что он может нести и взять на себя, - как далеко может простираться его ответственность. Современный вкус и добродетель ослабляют и разжижают волю; ничто не является до такой степени сообразным времени, как слабость воли:

стало быть, в идеале философа в состав понятия “величия” должна входить именно сила воли, суровость и способность к продолжительной решимости; на том же основании, как обратное учение и идеал робкой, самоотверженной, кроткой, бескорыстной человечности подходили к противоположному по характеру веку, к такому, который, подобно шестнадцатому столетию, страдал от запруженной энергии воли, от свирепого потока и бурных волн эгоизма. Во времена Сократа среди людей, поголовно зараженных усталостью инстинкта, среди консервативных старых афинян, которые давали волю своим чувствам - “к счастью”, по их словам, на деле же к удовольствиям - и у которых все еще не сходили с уст старые великолепные слова, хотя их жизнь уже давно не давала им права на это, - тогда для величия души, быть может, была нужна ирония, та сократическая злобная уверенность старого врача и плебея, который беспощадно вонзался в собственное тело так же, как в тело и сердце “знатных”, - вонзался взором, довольно ясно говорившим: “не притворяйтесь предо мной! здесь - мы равны!” Напротив, нынче, когда в Европе одно лишь стадное животное достигает почета и раздает почести, когда “равенство прав” легко может обернуться равенством в бесправии, т.е. всеобщим враждебным отношением ко всему редкому, властному, привилегированному, к высшему человеку, к высшей душе, к высшей обязанности, к высшей ответственности, к творческому избытку мощи и властности, - нынче в состав понятия “величия” входят знатность, желание жить для себя, способность быть отличным от прочих, самостоятельность, необходимость жить на свой страх и риск; и философ выдаст кое-что из собственного идеала, если выставит правило: “самый великий тот, кто может быть самым одиноким, самым скрытным, самым непохожим на всех, - человек, стоящий по ту сторону добра и зла, господин своих добродетелей, обладатель огромного запаса воли; вот что должно называться величием: способность отличаться такой же разносторонностью, как и цельностью, такой же широтой, как и полнотой”. Но спрошу еще раз: возможно ли нынче - величие?..

Научиться понимать, что такое философ, трудно оттого, что этому нельзя выучить: это нужно “знать” из опыта - или нужно иметь гордость не знать этого. Однако в наши дни все говорят о вещах, относительно которых не могут иметь никакого опыта, а это главным образом и хуже всего отзывается на философах и состояниях философии:

очень немногие знают их, имеют право их знать, все же популярные мнения о них ложны. Так, например, истинно философская совместность смелой, необузданной гениальности, которая мчится presto, и диалектической строгости и необходимости, не делающей ни одного ложного шага, не известна по собственному опыту большинству мыслителей и ученых, отчего и кажется невероятной, если кто-нибудь заговорит с ними на этот счет. Они представляют себе всякую необходимость в виде нужды, в виде мучительного подчинения и принуждения, и само мышление считается ими за нечто медленное, томительное, почти что за тяжелый труд, и довольно часто за труд, “достойный пота благородных людей”, - а вовсе не за нечто легкое, божественное и близко родственное танцу, резвости! “Мыслить” и “относиться серьезно” к делу, “понимать с трудом” - эти вещи для них имеют общую связь: только в таком виде и “переживали” они это явление. … право на философию - если брать это слово в обширном смысле - можно иметь только благодаря своему происхождению - предки, “кровь” имеют решающее значение также и здесь. Многие поколения должны предварительно работать для возникновения философа; каждая из его добродетелей должна приобретаться, культивироваться, переходить из рода в род и воплощаться в нем порознь, – и сюда относится не только смелое, легкое и плавное течение его мыслей, но прежде всего готовность к огромной ответственности, величие царственного взгляда, чувство своей оторванности от толпы, её обязанностей и добродетелей, благосклонное охранение и защита того, чего не понимают и на что клевещут, – будь это Бог, будь это дьявол, – склонность и привычка к великой справедливости, искусство повелевания и широта воли, спокойное око, которое редко удивляется, редко устремляет свой взор к небу, редко любит...

Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего // Ницше Ф. Сочинения. В 2 т. Т. 2. – М. : Мысль, 1990. – С.

Философия существует в человечестве более двух с половиной тысячелетий. Спрашивается: что сделала она для человечества за это долгое время? Что сделала философия в области отвлеченного мышления, при разрешении чисто умозрительных вопросов о бытии и познании, - это известно всем, занимавшимся философией. Но ведь философия не для них же одних существует. Ведь другие науки хотя также имеют свои чисто теоретические задачи, доступны только тем, кто их изучает, однако они не ограничиваются этими задачами, они хотя разрабатываются и изучаются теоретически немногими, но практическое значение имеют для всех; коренясь в школе, явные плоды приносят для жизни. Мы знаем, что науки естественные существуют не для одних физиков, химиков и физиологов, а также и для всего человечества; мы знаем явную пользу, которую они ему приносят, улучшая его материальный быт, умножая удобства внешней жизни, облегчая физические страдания людей. Мы знаем также, что и юридические, и исторические науки существуют не для юристов и историков только, а для всех граждан. Содействуя прогрессу общественных и политических отношений между людьми. Но, может быть, философия ближе к искусству, чем к науке, может быть, она, как и чистое художество, рождена не для житейского волнения, не для корысти, не для битв? Но ведь и искусство не остается в кругу художников и эстетиков, а стремится доставлять свои наслаждения и тому множеству людей, которые не имеют никакого понятия ни о теории, ни о технике искусства. Так неужели одна философия составляет исключение и существует только для тех, кто сам ею занимается, для авторов философских исследований или хотя бы только для читателей Канта или Гегеля? Если так, то занятие философией является как дело, может быть, и интересное, но непохвальное, потому что эгоистичное. Если же нет, если и философия имеет в виду не отвлеченный интерес одиноких умов, а жизненный интерес всего человечества, то нужно прямо ответить на этот вопрос:

что же делает философия для человечества, какие блага ему дает, от каких зол его избавляет.

Чтобы не разрешать этого вопроса наобум, обратимся к истории, потому что если философия вообще способна приносить живые плоды, то она, конечно, должна была уже принести такие плоды в столь долгое время своего существования.

Начинаю с Востока и именно с Индии не потому только, что в Индии мы имеем наиболее типичную и определенную форму восточной культуры, но главное потому, что изо всех народов Востока только индусы обладают вполне самостоятельной и последовательной философией … В Индии первоначально, более чем в какой-либо другой стране Востока, человеческая личность была поглощена внешней средою; это была по преимуществу страна всякого рабства, неравенства и внешнего обособления. Не четыре, как обыкновенно принимают, а более тысячи каст разделяли население неодолимыми преградами. Понятия о человечности, т.е. о значении человека как человека, не было совсем, потому что человек низшей касты в глазах дважды рожденного представителя высшей касты был хуже нечистого животного, хуже падали;

и вся судьба человека исключительно зависела и заранее предопределялась случайным фактором рождения его в той или другой касте. Религия носила характер грубого материализма: человек рабствовал перед природными богами, как перед подавлявшими его силами, от которых зависела его материальная жизнь. В древних гимнах Риг-Веды главным предметом желаний и молитв арийца являются: хорошая жатва, побольше коров и удачный грабеж.

И вот в этой-то стране рабства и разделения несколько уединенных мыслителей провозглашают новое, неслыханное слово: все есть одно; все особенности и разделения суть только видоизменения одной всеобщей сущности, во всяком существе должно видеть своего брата, себя самого.

Все есть одно - это было первое слово философии, и этим словом впервые возвещались человечеству его свобода и братское единение. Этим словом в корне подрывалось рабство религиозное и общественное, разрушалось всякое неравенство и обособление. Ибо если все есть одно, если при виде каждого живого существа я должен сказать себе: это ты сам (tat twam asi), то куда денется разделение каст, какая будет разница между брамином и чандалом (высшей и низшей кастами в Индии. – Сост.). Если все есть видоизменение единой сущности, и если эту сущность я нахожу, углубляясь в свое собственное существо, то где найдется внешняя сила, могущая подавлять меня, перед чем тогда я буду рабствовать? Так велико и страшно для существующего жизненного строя было это новое слово, что книги, в которых оно было впервые ясно высказано, получили название Upanishat (Упанишады - древнеиндийские произведения философско-религиозного характера. – Сост.). Но недолго слово всеединства оставалось сокровенной тайною, скоро оно сделалось общим достоянием, приняв форму новой религии - буддизма. Если пантеизм браминов был религией, превратившейся в философию, то буддизм был наоборот, философией, превратившейся в религию. В буддизме начало всеединства ясно определяется как начало человечности. Если все есть одно, если мировая сущность во всем одна и та же, то человеку незачем искать ее в Браме или Вишну, она в нем самом, в его самосознании она находит себя саму, здесь она у себя, тогда как во внешней природе она действует бессознательно и слепо. Вся внешняя природа есть только ее покров, обманчивая маска, в которой она является, и только в пробужденном самосознании человеческого духа спадает этот покров, снимается эта маска. Потому нравственная личность человека выше природы и природных богов: человеку Будде, как своему учителю и владыке, поклоняются не только Агни и Индра, но и сам верховный бог Брама. Буддизм - в этом его мировое значение - впервые провозгласил достоинство человека, безусловность человеческой личности. Это был могущественный протест против той слепой внешней силы, против материального факта, которым на Востоке так подавлялась человеческая личность и в религии, и в общественном быте, это было смелое восстание человеческого лица против природной внешности, против случайности рождения и смерти. “Я больше тебя, - говорит здесь человеческий дух внешнему природному бытию, перед которым он прежде рабствовал, - я больше тебя, потому что я могу уничтожить тебя в себе, могу порвать те связи, которые меня к тебе привязывают, могу погасить ту волю, которая меня с тобою соединяет. Я независим от тебя, потому что не нуждаюсь в том, что ты можешь мне дать, и не жалею о том, что ты отнимешь”. Так здесь человеческая личность находит свою свободу и безусловность в отречении от внешнего природного бытия. Для сознания, выросшего на почве первобытного натурализма, исходившего из религии грубо материалистической, все существующее являлось лишь в форме слепого внешнего факта, во всем данном ему оно видело только сторону фактического неразумного бытия, грубый материальный процесс жизни, - и потому, когда человеческое сознание впервые переросло этот процесс, когда этот процесс стал в тягость сознанию, то оно, отрекаясь от него, отрекаясь от природного хотения и природного бытия, естественно думало, что отрекается от всякого бытия, и та свобода и безусловность, которые личность находила в этой силе отречения, являлась свободой чисто отрицательною, безо всякого содержания. Оставляя внешнее материальное бытие, сознание не находило взамен никакого другого, приходило к небытию, к Нирване. Далее этого отрицания не пошло индийское сознание. Переход от коров Риг-Веды к буддийской Нирване был слишком велик и труден, и, совершив этот гигантский переход, индийское сознание надолго истощило свои силы. За великим пробуждением буддизма, поднявшим не только всю Индию, но и охватившим всю восточную Азию от Цейлона до Японии, за эти могучим пробуждением последовал для Востока долгий духовный сон.

Двинуть далее дело философии и вместе с тем дело человечества выпало естественным образом на долю того народа, который уже в самой природе своего национального духа заключал то начало, к которому индийское сознание пришло только в конце своего развития - начало человечности. Индийское сознание сначала было одержимо безобразными чудовищными богами, носителями чуждых диких сил внешней природы; греческое национальное сознание отправлялось от богов уже идеализированных, прекрасных, человекообразных, в поклонении которым выражалось признание превосходства, высшего значения человеческой формы. Но в греческой религии боготворилась только человеческая внешность, внутреннее же содержание человеческой личности раскрыто было греческою философией, вполне самобытное развитие которой начинается с софистов, потому что в предшествующую, предварительную эпоху греческая философия находилась под господствующим влиянием восточных учений, следуя которым философское сознание искало себе содержания вне себя и за верховные начала жизни принимало стихии и формы внешнего мира, и только в софистах это сознание решительно приходит в себя. Сущность софистики - это отрицание всякого внешнего бытия и связанное с этим признание верховного значения человеческой личности.

Имея в виду предшествовавших философов, искавших безусловного бытия вне человека, софист Горгиас доказывает, что такого бытия совсем не существует, что, если бы оно существовало, мы не могли бы иметь о нем никакого познания, а если бы имели таковое, то не могли бы его выразить, другими словами: человек только в себе может найти истину, что и было прямо высказано другим софистом Протагором, утверждавшим, что человек есть мера всех вещей - существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют. Из этого не исключаются и боги, утрачивающие, таким образом, всякое самостоятельное значение. Тогда как представители прежней философии, как, например, Ксенофан, с жаром и увлечением полемизируют против национальной мифологии, софисты уничтожают ее своим полным равнодушием. “Относительно богов, - говорит тот же Протагор, - мне неизвестно, существуют они или нет, - узнать это мешает многое - как трудность предмета, так и краткость человеческой жизни”. Невозмутимо-презрительный тон этого изречения сильнее всякого напряженного отрицания доказывает полное освобождение человеческого сознания от внешней религии.

Несмотря на кажущуюся разнородность, софисты представляют существенную аналогию с буддизмом: и там, и здесь отрицаются всякое внешнее бытие и боги; и софистика Греции, и буддизм Индии являются в этом смысле нигилизмом; вместе с тем и там и здесь верховное значение признается за человеческою личностью - и буддизм, и софистика имеют выдающийся характер гуманизма. Но велика и разница. Тогда как индийский гимнософист усиленно и напряженно боролся с материальным началом и, достигнув победы на ним и сознания своего отрицательного превосходства, не находил в себе никакой положительной жизненной силы и истощенный погружался в Нирвану, софистам Греции, уже в общем народном сознании находившим форму человечности, победа над внешними силами давалась легче, и хотя они после этой победы так же, как и буддисты, не находили никакого положительного содержания для освобождения человеческой личности, но у них оставалась личная энергия, с которой они и выступали в жизнь, не стесняясь никакими формами и порядками этой жизни, заранее уже отвергнутыми, и стремясь исключительно во имя своей личной силы и энергии получить господство над темною массою людей.

Если человеческое сознание в буддизме говорило внешнему бытию: я больше тебя, потому что я могу отречься от существования, то сознание софиста говорило этому внешнему бытию: я больше тебя, потому что я могу жить вопреки тебе, могу жить в силу своей собственной воли, своей личной энергии. Софистика - это безусловная самоуверенность человеческой личности, еще не имеющей в действительности никакого содержания, но чувствующей в себе силу и способность овладеть всяким содержанием. Но эта в себе самодовольная и самоуверенная личность, не имея никакого общего и объективного содержания, по отношению к другим является как нечто случайное, и господство ее над другими будет для них господством внешней чужой силы, будет тиранией. Так здесь освобождение личности только субъективное. Для настоящего же объективного освобождения необходимо, чтобы лицо, освобожденное от внешнего бытия, нашло внутреннее содержание, господство факта заменило бы господством идеи. Это требование объективной идеи для освобождения личности мы находим у Сократа - центрального образа не только греческой философии, но и всего античного мира.

Сократ был величайшим софистом и величайшим противником софистики. Он был софистом, поскольку вместе с ними решительно отвергал господство внешнего факта, не находил безусловной истины и правды ни в каком внешнем бытии и ни в каком внешнем авторитете - ни в богах народной религии, ни в материальной природе мира, ни в гражданском порядке своего отечества; он был вместе с тем противником софистов, потому что не признавал за свободною личностью права господствовать во имя своей субъективной воли и энергии, решительно утверждал, что свободное от внешности лицо имеет цену и достоинство, лишь поскольку оно эту внешность заменит положительным внутренним содержанием, поскольку оно будет жить и действовать по идее, общей во всех и потому внутренне обязательной для каждого.

Это идеальное начало, долженствующее наполнить человеческую личность, Сократ только утверждал (что оно есть), ученик же его Платон указал и определил его сущность (что оно есть). Внешнему бытию, случайному, неразумному, недолжному он противопоставил идеальное бытие, само по себе доброе, прекрасное и разумное - не Нирвану буддистов, не простое единство элеатов, а гармоническое царство идей, заключающее в себе безусловную и неизменную полноту бытия, достижимую для человека не через внешний опыт и внешний закон, а открывающуюся ему во внутреннем содержании и чистоте мышления;

здесь человеческая личность получает то идеальное содержание, которым обусловливается ее внутреннее достоинство и ее положительная свобода от внешнего факта, здесь положительное значение принадлежит человеку, как носителю идеи; теперь он уже имеет на что опереться против неразумной внешности, теперь ему есть куда уйти от нее. В свете платонического миросозерцания человеку открываются два порядка бытия - физическое материальное бытие недолжное или дурное, и идеальный мир истинно сущего, мир внутренней полноты и совершенства. Но эти две сферы так и остаются друг против друга, не находят своего примирения в философии платонической. Идеальный космос, составляющий истину этой философии, имеет бытие абсолютное и неизменное, он пребывает в невозмутимом покое вечности, равнодушный к волнующемуся под ним миру материальных явлений, отражаясь в этом мире, как солнце в мутном потоке, но оставляя его без изменения, не проникая в него, не очищая и не перерождая его. И от человека платонизм требует, чтобы он ушел из этого мира, вынырнул из этого мутного потока на свет идеального солнца, вырвался из оков материального бытия, как из темницы или гроба души. Но уйти в идеальный мир человек может только своим умом, личная же воля и жизнь его остаются по сю сторону, в мире недолжного, материального бытия, и неразрешенный дуализм этих миров отражается таким же дуализмом и противоречием в самом существе человека, и живая душа его не получает действительного удовлетворения.

Эта двойственность, остающаяся непримиримою в платонизме, примиряется в христианстве в лице Христа, который не отрицает мир, как Будда, и не уходит из мира, как платонический философ, а приходит в мир, чтобы спасти его. В христианстве идеальный космос Платона превращается в живое и деятельное царство Божие, не равнодушное к материальному бытию, к фактической действительности того мира, а стремящееся воссоединить эту действительность с своей истиною, реализоваться в этом мире, сделать его оболочкою и носителем абсолютного божественного бытия; и идеальная личность является здесь как воплощенный богочеловек, одинаково причастный и небу, и земле и примиряющий их собою, осуществляя в себе совершенную полноту жизни чрез внутреннее соединение любви со всеми и всем.

Христианство в своем общем воззрении исходит из платонизма, но гармония идеального космоса, внутреннее единство всего, силою богочеловеческой личности показывается здесь (в христианстве) как живая действительность, здесь истинно-сущее не созерцается только умом, но само действует, и не просвещает только природного человека, но рождается в нем как новый духовный человек. Но это осуществление истины (живого всеединства), внутренне совершившееся в лице Христа, как его индивидуальный процесс, могло совершиться в остальном человечестве и во всем мире лишь как собирательный исторический процесс, долгий и сложный и порою болезненный. Оставленная Христом на земле христианская истина явилась в среде смешанной и разнородной, в том хаосе внутреннем и внешнем, который представлялся тогдашним миром; и этим хаосом она должна была овладеть, уподобить его себе и воплотиться в нем. Понятно, что это не могло совершиться в короткий срок. Большинство тогдашнего исторического человечества было пленено христианской истиною, но не могло ее усвоить сознательно и свободно; она явилась для этих людей как высшая сила, которая овладела ими, но которою они не овладели. И вот христианская идея, еще не уподобивши себе фактическую действительность, сама явилась в форме акта, еще не одухотворивши внешний мир, она сама явилась как внешняя сила с вещественной организацией (в католической церкви). Истина облеклась в авторитет, требующий слепого доверия и подчинения. Являясь сама как внешняя сила и внешнее утверждение, церковь не могла внутренне осилить, идеализировать и одухотворить существующих фактических отношений в человеческом обществе, и она оставила их рядом с собою, довольствуясь их наружной покорностью.

Итак, с одной стороны, человек, освобожденный христианством от рабства немощным и скудным стихиям мира, впал в новое, более глубокое рабство внешней духовной власти; с другой стороны, мирские отношения продолжали основываться на случайности и насилии, получая только высшую санкцию от церкви. Христианская истина в неистинной форме внешнего авторитета и церковной власти и сама подавляла человеческую личность и вместе с тем оставляла ее на жертву внешней мирской неправде. Предстояла двоякая задача: освободить христианскую истину от несоответствующей ей формы внешнего авторитета и вещественной силы и вместе с тем восстановить нарушенные непризнанные лжехристианством права человека. За эту двойную освободительную задачу принялась философия; началось великое развитие западной философии, под господствующим влиянием которого совершены, между прочим, два важных исторических дела: религиозной реформацией XVI века разбита твердыня католической церкви, и политической революцией XVIII века разрушен весь старый строй общества.

Философия мистическая провозгласила божественное начало внутри самого человека, внутреннюю непосредственную связь человека с Божеством - и внешнее посредство церковной иерархии оказалось ненужным, и пало значение церковной власти; подавленное внешней церковностью религиозное сознание получило свою свободу, и христианская истина, замершая в исторических формах, снова получила свою жизненную силу.

Философия рационалистическая провозгласила права человеческого разума, и рушился основанный на неразумном родовом начале гражданский строй; за грубыми стихийными силами, делавшими французскую революцию, скрывался, как двигательная пружина, принцип рационализма, выставленный предшествовавшей философией; недаром чуткий инстинкт народных масс на развалинах старого порядка воздвигнул алтарь богине разума.

Заявив столь громко и решительно свои права во внешнем мире, человеческий разум сосредоточился в самом себе и, уединившись в германских школах, в небывалых дотоле размерах обнаружил свои внутренние силы созданием совершеннейшей логической формы для истинной идеи. Все это развитие философского рационализма от Декарта до Гегеля, освобождая разумное человеческое начало, тем самым сослужило великую службу христианской истине. Принцип истинного христианства есть богочеловечество, т.е. внутреннее соединение и взаимодействие божества с человеком, внутреннее рождение божества в человеке: в силу этого божественное содержание должно быть усвоено человеком от себя, сознательно и свободно, а для этого, очевидно, необходимо полнейшее развитие той разумной силы, посредством которой человек может усваивать от себя то, что дает ему Бог и природа. Развитию именно этой силы, как свободно-разумной личности, и служила рациональная философия.

Но человек не есть только разумно-свободная личность, он есть также существо чувственное и материальное. Это материальное начало в человеке, которое связывает его с остальною природой, это начало, которое буддизм старался уничтожить, от которого платонизм хотел отрешиться и уйти как из темницы или гроба души - это материальное начало по христианской вере имеет свою законную часть в жизни человека и вселенной, как необходимая реальная основа для осуществления божественной истины, для воплощения божественного духа.

Христианство признает безусловное и вечное значение за человеком не как за духовным существом только, но и как за существом материальным - христианство утверждает воскресение и вечную жизнь тел;

и относительно всего вещественного мира целью и исходом мирового процесса по христианству является не уничтожение, а возрождение и восстановление его как материальной среды царства Божия - христианство обещает не только новое небо, но и новую землю. Таким образом, когда вскоре после шумного заявления прав разума французскою революцией, в той же Франции один мыслитель (Фурье) в тишине своего кабинета, с немалою энергией и увлечением, провозгласил восстановление прав материи, и когда потом натуралистическая и материалистическая философия восстановила и развила значение материального начала в мире и человеке, - эта философия, сама того не зная, служила и христианской истине, восстановляя один из ее необходимых элементов, пренебреженный и отринутый односторонним спиритуализмом и идеализмом.

Восстановление прав материи было законным актом в освободительном процессе философии, ибо только признание материи в ее истинном значении освобождает от фактического рабства материи, от невольного материализма. До тех пор, пока человек не признает материальной природы в себе и вне себя за нечто свое, пока он не сроднится с нею и не полюбит ее, он не свободен от нее, она тяготеет над ним, как нечто чуждое, неведомое и невольное.

С этой стороны развитие натурализма и материализма, где человек именно полюбил и познал материальную природу как нечто свое близкое и родное - развитие материализма и натурализма составляет такую же заслугу философии, как и развитие рационализма, в котором человек узнал и определил силы своего разумно-свободного духа.

Итак, что же делала философия? Она освобождала человеческую личность от внешнего насилия и давала ей внутреннее содержание.

Она низвергала всех ложных чужих богов и развивала в человеке внутреннюю форму для откровений истинного Божества. В мире древнем, где человеческая личность по преимуществу была подавлена началом природным, материальным, как чуждою внешнею силою, философия освободила человеческое сознание от исключительного подчинения этой внешности и дала ему внутреннюю опору, открывши для его созерцания идеальное духовное царство, в мире новом, христианском, где само это духовное царство, само это идеальное начало, принятое под формою внешней силы, завладело сознанием и хотелоподчинить и подавить его, философия восстала против этой изменившей своему внутреннему характеру духовной силы, сокрушила ее владычество, освободила, выяснила и развила собственное существо человека сначала в его рациональном, потом в его материальном элементе.

И если теперь мы спросим: на чем основывается эта освободительная деятельность философии, то мы найдем ее основание в том существеннейшем и коренном свойстве человеческой души, в силу которого она не останавливается ни в каких границах, не мирится ни с каким извне данным определением, ни с каким внешним ей содержанием, так что все блага и блаженства на земле и на небе не имеют для нее никакой цены, если они не ею самой добыты, не составляют ее собственного внутреннего достояния. И эта неспособность удовлетвориться никаким извне данным содержанием жизни, это стремление к все большей и большей внутренней полноте бытия, эта силаразрушительница всех чуждых богов, - эта сила уже содержит в возможности то, к чему стремится, - абсолютную полноту и совершенство жизни. Отрицательный процесс сознания есть вместе с тем процесс положительный, и каждый раз как дух человеческий, разбивая какого-нибудь старого кумира, говорит: это не то, чего я хочу, - он уже этим самым дает определение того, чего хочет, своего истинного содержания.

Эта двойственная сила и этот двойной процесс, разрушительный и творческий, составляя сущность философии, вместе с тем составляет и собственную сущность самого человека, того, чем определяется его достоинство и преимущество перед остальною природой, так что на вопрос: что делает философия? - мы имеем право ответить: она делает человека вполне человеком. А так как в истинно человеческом бытии равно нуждаются и Бог, и материальная природа, - Бог в силу абсолютной полноты своего существа, требующий другого для ее свободного усвоения, а материальная природа, напротив, в силу скудности и неопределенности своего бытия, ищущей другого для своего восполнения и определения, - то, следовательно, философия, осуществляя собственное человеческое начало в человеке, тем самым служит и божественному и материальному началу, вводя и то, и другое в форму свободной человечности.

Так вот, если кто из вас захочет посвятить себя философии, пусть он служит ей смело и с достоинством, не пугаясь ни туманов метафизики, ни даже бездны мистицизма; пусть он не стыдится своего свободного служения и не умаляет его, пусть он знает, что, занимаясь философией, он занимается делом хорошим, делом великим и для всего мира полезным.

Соловьёв В. С. Исторические дела философии. Вступительная лекция в С. -Петербургском университете 20 ноября 1880 г.

… Трагична судьба философского познания. Очень трудно философии защитить свою свободу и независимость. Свобода и своеобразие философского познания всегда подвергались опасности, и притом с разных, противоположных сторон. Если сейчас философия находится в зависимости от науки, то раньше она находилась в зависимости от религии. Философии вечно угрожает рабство то со стороны религии, то со стороны науки, и трудно ей удержаться в своем собственном месте, отстоять свой собственный путь. И она отстаивает такую форму независимости, которая должна быть признана ложной. Ложным является притязание философии быть независимой от жизни и жизни противоположной. И фактически такой независимости философия никогда не могла получить. Религиозная вера и религиозная жизнь познающего не могли не отражаться на его философии, он не мог их забыть в своем познании. Также философ не может забыть о своих научных познаниях. Но рабство философа связано совсем не с тем, что у него есть религиозная вера и научное знание. Рабство это связано с тем, что религиозная вера и научное знание становятся внешними повелевающими силами для философского познания. И религия, и наука могут внутренне оплодотворять философское познание, но они не должны делаться внешним авторитетом для него. … Трагедия философского познания в том, что, освободившись от сферы бытия более высокой, от религии, от откровения, оно попадает в еще более тяжкую зависимость от сферы низшей, от положительной науки, от научного опыта. … Философия есть любовь к мудрости и раскрытие мудрости в человеке, творческий прорыв к смыслу бытия.

Философия не есть религиозная вера, не есть теология, но не есть и наука, она есть она сама. … Иногда она ставит себя выше религии, как у Гегеля, и тогда она переступает свои границы. Она родилась в борьбе пробудившейся мысли против традиционных народных верований. Она живет и дышит свободным движением. Но и тогда, когда философская мысль Греции выделилась из народной религии и противопоставила себя ей, она сохранила свою связь с высшей религиозной жизнью Греции, с мистериями, с орфизмом. Мы видим это у Гераклита, Пифагора, Платона. Значительна только та философия, в основании которой лежит духовный и нравственный опыт и которая не есть игра ума. Интуитивные прозрения даются только философу, который познает целостным духом.

Как понять отношение между философией и наукой, как разграничить их сферы, как установить между ними конкордат? Совершенно недостаточно определить философию как учение о принципах или как наиболее обобщенное знание о мире как о целом или даже как учение о сущности бытия. Главный признак, отличающий философское познание от научного, нужно видеть в том, что философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла, наука же познает бытие как бы вне человека, отрешенно от человека. Поэтому для философии бытие есть дух, для науки же бытие есть природа.

Это различие духа и природы, конечно, ничего общего не имеет с различением психического и физического. Философия в конце концов неизбежно становится философией духа, и только в таком качестве своем она не зависит от науки. … Принципиально отличать философию от науки только и можно, признав, что философия есть необъективированное познание, познание духа в себе, а не в его объективации в природе, т. е. познание смысла и приобщение к смыслу. Наука и научное предвидение обеспечивают человека и дают ему силу, но они же могут опустошить сознание человека, оторвать его от бытия и бытие от него. Можно было бы сказать, что наука основана на отчуждении человека от бытия и отчуждении бытия от человека. Познающий человек вне бытия и познаваемое бытие вне человека. Все становится объектом, т. е. отчужденным и противостоящим. … Философия видит мир из человека, и только в этом ее специфичность. Наука же видит мир вне человека. Освобождение философии от всякого антропологизма есть умерщвление философии. … Смысл вещей открывается не вхождением их в человека, при пассивной его установке к вещам, а творческой активностью человека, прорывающегося к смыслу за мир бессмыслицы. В предметном, вещном, объектном мире смысла нет. Смысл раскрывается из человека, из его активности и означает открытие человекоподобности бытия. Внечеловеческое идеальное бытие бессмысленно. А это значит, что смысл открывается в духе, а не в предмете, не в вещи, не в природе, только в духе бытие человечно. … Бердяев Н. А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. – М. : Республика, 1993. – С. 21-26.

Философия с первого же шага резко выделяется из круга отдельных наук тем, что она старейшая дума человека, и вместе с тем до сих пор она вынуждена вечно рождаться снова и стремиться прежде всего познать самое себя: она сама является своей первой проблемой как в своей сути и задачах, так и в своей возможности; в современных условиях создается часто совершенно нелепое положение, когда для нее ищут объект, чтобы дать ей место среди подозрительно относящихся к ней наук … Существование науки определяется потребностью в исследовании, а не наоборот. У философии, конечно, есть свой предмет, но он был отринут, и она толклась и толчется в чужой сфере, всюду терпя гонения и возбуждая вопрос о своем праве на существование.

… В этом предмете полагается вторая особенность ее как научной теории: в то время как науки дробят действительность, отвлекаются от целого и берут часть, они, без сомнения, становятся отвлеченными;

известный, хотя бы условный, род фикции, в виде ли мнимой неподвижности, или изоляции, или фиктивного объединения и т.д., заключается в самой их сущности, разрознивающей действительность, разделяя ее на части или изолируя одну точку зрения: философия же жизненно заинтересована в цельности, полноте и потому должна быть противопоставлена науке как учение о живой полноте, как учение в этом смысле по преимуществу конкретное.

Именно потому философия не мирится с положением специальной науки среди других, а, несмотря на тягостные недоразумения, может смело претендовать на трон, принадлежащей ей по традиции. Она именно потому может дать больше науки в обычном смысле, что она в глубине своей вырывает нас из пучины житейских и научных частностей и мелочей и из скованности отдельными областями. Великое “удивление” обозначает пробуждения духа философа перед миром, это падение власти частностей и отвлеченности, когда человеческому духу впервые открывается перспектива бесконечности целого, возможность устремиться к пониманию его, а это значит не только познать его умом, но открыть многое и чувству и воле.

И вот именно потому философия не есть только учет действительности, как бы мы широко ни истолковывали это понятие; в противоположность науке она не только психологически - в жизни автора и читателя, - но и сама по себе является, как нечто конкретное, особой сферой жизни, культурного созидания. Она не исчерпывается и не удовлетворяется тем, что есть и что действительно: она сама стремится творить действительность и обогащать фактический мир. Было бы несправедливо и нежизненно изолировать одну сторону ее жизни от другой, как это нередко делается теперь некоторыми писателями. В горделиво самоуверенном заявлении метафизика в ответ на речи о противоречащих его теории фактах “тем хуже для фактов” не все анекдотично и курьезно; в нем кроется глубокая черточка правды, голос сознания, что философия не исчерпывается одними фактами и не должна становиться их рабой. Об этом царственном положении философии и говорит то, что в ее ведении оказываются все сферы должного, все сферы абсолютных ценностей человеческой мысли.

Будь она только наукой, о ней никогда нельзя было бы сказать, что она дело совести. Система Менделеева, закон тяготения или квадратное уравнение и т.п. ни в каком отношении в своем значении не зависят ни от личности открывших их, ни от принявших эти открытия;

они доказываются объективно, холодно. Философия вступает целиком на такой путь только в тяжкие эпохи своей жизни. По существу, самый вопрос о том, правильна или неправильна данная философская система, переносит ее уже на ложную почву: каждая система не только верна и доказательна, но о ней приходится главным образом спрашивать, последовательна и дельна ли она, убедительна ли она и какова ее самостоятельная ценность как творения философского духа. В философии живут, не увядая, и Платон, и Аристотель, и Декарт, и Спиноза, и Гегель и т.д. Неготовность и незавершенность философии на этом фоне превращается не в укор ей, а в ее достоинство.

Философия должна вспомнить о смысле своего многообязательного названия: она должна выявить мудрость, она не исчерпывается основоположениями наук, она должна быть конкретна, в то время как все науки в узком смысле отвлеченны; она есть учение о миросозерцании – не только о формальных основах его, но она есть одетое в плоть и кровь мысли и чувства миросозерцание само, созерцание мира во всей его полноте фактического и творимого и должного идеального.

Этим и объясняется та роль, какую играло и играет понятие Бога и веры в философских учениях прошлого и настоящего и, без сомнения, будет всегда играть в построениях будущего; философская и религиозная мысль находятся в таком близком родстве, что порой приходится спрашивать не о том, в чем они сходны, а о том, чем они отличаются друг от друга, потому что разница нередко заключается только в том, к какой сфере человека они обращаются или каким голосом они говорят об одном и том же. Так было на протяжении всей истории философии и религиозных учений.

Рубинштейн М. М. Жизнепонимание – центральная задача философии // На перепутье. Философские дискуссии 20-х годов. – М. : Политиздат, 1990. – С. 64-68.

Живой опыт нового греческого мышления, который обернулся философской деятельностью, был замечательно назван Парменидом и некоторыми группами его современников “aletheia”. Действительно, когда, задумавшись о каких-то избитых, затасканных и заимствованных идеях, относящихся к некоторой реальности, обнаруживаешь, что все они фальшивы, и затем различаешь за ними саму эту реальность в ее истинном виде, то создается впечатление, будто спадает какая-то короста, вуаль, покров, а из-под них во всей своей наготе, обнаженности появляется сама реальность. То, что проделал в процессе мышления наш разум, в определенной степени как раз и направлено на то, чтобы обнажить, раскрыть, снять вуаль или покров, разгадать загадку или иероглиф. Дословно именно этот смысл имело в разговорном языке слово aletheia - раскрытие, исследование, обнажение, откровение.

К тому времени, когда в I в. н. э. было совершено новое радикальное открытие, когда на человечество снизошло новое большое откровение, отличное от философии, слово aletheia уже израсходовало за семь веков существования философии свой метафорический смысл, и понадобилось найти другой термин для обозначения этого “нового” откровения. Новый термин, что для тех уже азиатизированных времен совершенно естественно, оказался куда более причудливым: апокалипсис, что означало в точности то же самое, только в более завуалированном виде.

Слово же aletheia представляет нам философию в свете того, чем она является на самом деле: разгадыванием загадок, откровением, которое выводит нас непосредственно к реальности в ее первозданном виде. Aletheia - означает истина. Потому что истину следует понимать не как нечто мертвое, как мы по инерции привыкли понимать ее на протяжении двадцати шести веков, а как глагол. “Истина” должна пониматься как нечто живое, переживающее момент своего свершения, своего рождения; одним словом, как действие. Выраженное в терминах, употребляемых сегодня, aletheia - истина - это исследование, поиск истины, т. е. поиск обнаженной реальности под одеждами фальши, ее скрывающими. Благодаря забавной взаимосвязи между “раскрытое - реальность” и нашим действием, направленным на раскрытие или обнажение реальности, мы зачастую говорим о “голой истине”, что является тавтологией. То, что обнажено,- это реальность, а обнажать ее - это истина, исследование, или aletheia.

Это первобытное название философии есть ее настоящее, или истинное, название, которое по этой же причине является и поэтическим.

Поэтическое название - это то, которым мы называем вещи для себя, говоря сами с собой на нашем тайном, внутреннем языке. Однако мы, как правило, не умеем создавать эти тайные интимные названия, через которые мы могли бы понять самих себя и которые выразили бы нам то, чем они для нас являются. Мы немы в своем внутреннем монологе.

Роль поэта основывается как раз на его способности создавать этот внутренний язык, этот дивный жаргон, состоящий только из истинных названий. Читая произведения поэта, мы вдруг замечаем, что по большей части его внутренний мир, выраженный в его стихах или прозе, совпадает с нашим внутренним миром. Именно поэтому мы понимаем его: через него мы находим тот самый внутренний язык, которого нам недоставало, обретаем способность понимать самих себя. Это является причиной весьма примечательного явления: наслаждение, доставляемое нам поэзией, и восхищение, которое вызывает у нас поэт, происходят, как это ни парадоксально, от ощущения, что ведь сказанное поэтом заимствовано у нас. Все, о чем он говорит, мы уже чувствовали раньше, но не могли выразить. Поэт - это переводчик Человека в его разговоре с самим собой.

“Истина”, “исследование” - это название должно было бы сохраниться за философией. Тем не менее, так ее называли только в первый момент, т. е. тогда, когда “сам предмет” (в данном случае философствование) был еще новым занятием, неизвестным людям, когда его существование еще не было общим достоянием, и о нем еще не могли судить со стороны. Это было истинное, искреннее название, которым первобытный философ окрестил в своей душе то занятие, за которым он вдруг застал себя и о котором он раньше даже не подозревал. Один на один с реальностью - “своим философствованием” - и, подобно ребенку, этому “величайшему” поэту, совершенно невинно, без всяких социальных условностей он дает ей ее истинное имя.

Однако как только философствование становится повторяющимся явлением и превращается в обычное занятие, а люди начинают судить о нем со стороны (как они обычно обо всем и судят), ситуация меняется. Деятельность философа уже не протекает в уединении, один на один с предметом. Философ становится теперь общественной фигурой - такой же, как городской голова, священник, торговец, солдат, фокусник или палач. Безответственное и безликое существо, каковым является общество, чудовище о n+1 головах, каковым является толпа, начинает проявлять себя по отношению к этому новому явлению - “исследователю”, т. е. философу. А поскольку его деятельность (его философствование) является занятием куда более интимным, нежели любое другое из только что перечисленных, то и противоречие между общественным характером его личности и интимным характером его деятельности оказывается гораздо сильнее. В результате со словом “aletheia”, “исследование” - столь простодушным, столь точным, столь трепетным и юным - начинают “происходить всякие вещи”.

Слова, которые в конечном счете являются образом жизни человека, имеют и свой собственный “образ жизни”. Но если кто-то живет, то с ним обязательно “что-то происходит”. Так и всякое слово с момента своего рождения и до самой смерти постоянно участвует в самых рискованных приключениях, как благоприятных, так и не очень.

Поскольку имя “aletheia” было придумано для внутреннего пользования, то оно не было рассчитано на атаки ближнего, а потому было беззащитным. Как только люди узнали о существовании философов, “исследователей”, начались нападки на них; их не понимали, путали с представителями каких-то других занятий. В результате философам пришлось отказаться от столь замечательного, искреннего названия и взять другое, созданное наспех, несравнимо худшее, но... более “практичное”, т. е. более глупое, более низменное и более осторожное. Речь уже не шла о том, чтобы дать реальности (“философствованию”) имя, находясь с ней один на один. Между мыслителем и реальностью уже стояли его близкие и другие люди - персонажи совершенно ужасные.

Теперь название должно было работать на два фронта, быть обращенным сразу в две стороны: к реальности и к другим людям. Теперь оно должно было служить не только для самого мыслителя, но и для других. Однако если смотреть одновременно в разные стороны, то неизбежно начинаешь косить.

Ортега-и-Гассет Х. Возникновение философии // Ортега-и-Гассет Х.

… Становление философского знания – это всегда внутренний акт, который вспыхивает, опосредуя собой другие действия. Действия, в результате которых появляется картина, хорошо сработанный стол или создается удачная конструкция машины, требующая, кстати, отточенного интеллектуального мужества. В этот момент может возникнуть некоторая философская пауза, пауза причастности к какому-то первичному акту. … Мы философствуем в той мере, в какой пытаемся выяснить условия, при которых мысль может состояться как состояние живого сознания. Только в этом случае можно узнать, что такое мысль, и начать постигать законы, по каким она есть; они выступают в этой разновидности эксперимента. Это и называл Кант экспериментальным или трансцендентальным методом, что одно и то же.

Вообще вопрос «как это возможно?» и есть метод и одновременно способ существования живой мысли. Но если это так, то, следовательно, порождать такой вопрос может только собственный невыдуманный живой опыт. То есть те вопросы, которые вырастают из этого опыта и являются вопросами, на которые можно искать ответ, обращаясь к философским понятиям. До возникновения такого вопроса не имеет смысла читать философские книги. И совершенно иллюзорно то ощущение якобы понимания, которое мы можем испытывать, встречая в них такие высокие понятия, как бытие, дух и т.д.

Следовательно, есть какой-то путь к философии, который пролегает через собственные наши испытания, благодаря которым мы обретаем незаменимый уникальный опыт. И его нельзя понять с помощью дедукции из имеющихся слов, а можно только, повторяю, испытать или, если угодно, пройти какой-то путь страдания. И тогда окажется, что испытанное нами имеет отношение к философии.

Чаще всего наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, сознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении этой возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того, чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя это так впечатляет? Например, почему я раздражен? Или наоборот: почему я так рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс:

что-то понять. Назовем это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. Полпути… Так вот, в крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идет навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен как бы пройти полпути вниз, к самому опыту, в том числе и к своему личному опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжать этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже невозможно. … И вот наше дальнейшее движение, связанное с продолжением переживания, оторвавшись от наших реактивных изживаний, идет уже на костылях, на помочах понятий. … Я полагаю, что наша сознательная жизнь устроена таким образом, что все, что осуществляется посредством актов сознания или является проявлением жизни сознания, будь то мастерское создание ремесленного шедевра (скажем, стула) или поэмы или поступок нравственный и т.д., – все это некоторая последовательность шагов. И вместе с тем во всем этом есть нечто, еще один ход, который, не являясь ни одним из них, как бы заполняет интервалы между ними. Этот элемент нашей сознательной жизни, жизни нашего сознания, и имеет отношение к философской мысли, его и можно эксплицировать с помощью того, что оказывается затем философским понятием. То есть это не само художественное произведение или художественное творчество;

философия не сводится к ним, хотя и является их опосредующим элементом. Но это и не философия понятий или учений, а философия, которую я назвал бы реальной.

Следовательно, есть некая реальная философия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий и учений, предметом которой является экспликация реальной философии. Предметом философии является философия же, как это ни покажется, возможно, парадоксальным. … В философии в качестве предмета изучения существуют только оригинальные тексты. … Орудием научения может явиться оригинал в руках читателя, который читает. Соприкосновение с оригиналом есть единственная философская учеба. Ведь если философ идет нам навстречу, то и мы должны идти к философу; мы можем встретиться только в точке обоюдного движения. А если я не пошел, сижу, схватившись за голову, над текстом, ничего не получится. Только придя в движение и пройдя свою половину пути, мы получаем шанс встретиться с философией – в смысле возможности научиться тому, что умели другие, а я нет, но что я тоже пережил, хотя и не знал, что это так называется, и, более того, не знал, что об этом так можно говорить.

Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. – М. : ПрогрессКультура, 1992. – С. 14-24.

1.2 Основные направления, школы и исторические типы Если философ хочет распространить свой взгляд на предшествующие философские учения и дать интересные характеристики других систем, то помимо его собственной философии у него должен быть неистраченный запас гения, избыток духа, выходящего за пределы своей собственной системы, - все то, что встречается крайне редко.

Поэтому-то подобные вводные обзоры предшествующих философий недостаточны и неудовлетворительны. Они придерживаются лишь ближайшего - либо стремятся абстрагироваться от всего предшествующего, причем вследствие невозможности подобной абстракции, как о том уже говорилось, неизбежно всплывают реминисценции или опровержения других систем, либо пытаются опровергнуть или уничтожить непосредственно предшествующую систему, очистить и подвергнуть ее критике, примыкая к ней полностью или частично. Этот метод совершенно недостаточен и неудовлетворителен, ибо одна философская система опирается на другую, для понимания одной неизменно требуется знание другой, предшествующей ей, и все философии образуют одну связную цепь, значение одного звена которой неизменно требует знания другого...

Все, что мы знаем о философии или что выдается за таковую, можно разделить на пять основных видов: эмпиризм, материализм, скептицизм, пантеизм и идеализм.

Эмпиризм знает только опыт чувственных впечатлений и отсюда все выводит из опыта.

Материализм все объясняет из материи, принимает материю как нечто первое, изначальное, как источник всех вещей.

Скептицизм отрицает всякое знание, всякую философию.

Пантеизм объявляет все вещи одним и тем же, бесконечным единством без всякого различия. У него только одно познание - высшего тождества а = а, то есть негативное познание бесконечного.

Идеализм все выводит из одного духа, объясняет возникновение материи из духа или же подчиняет ему материю.

Из характеристики первых четырех видов следует, что последний вид - единственный, который находится на верном пути, то есть является подлинно философским. Поэтому изучение первых должно необходимо предшествовать исследованию последнего.

Все эти виды - эмпиризм, материализм, скептицизм и чистый пантеизм - тесно связаны между собой и переходят друг в друга; их нельзя назвать философией в собственном смысле, ибо они заключают в себе большое несовершенство.

Шлегель Ф. Развитие философии в двенадцати книгах // Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2 т. Т. 2. – М. : Мысль, Великий основной вопрос всей философии, в особенности новейшей философии, есть вопрос об отношении мышления к бытию.

Уже с того весьма отдаленного времени, когда люди, еще не имея никакого понятия о строении своего тела и не умея объяснить сновидений, пришли к тому представлению, что их мышление и ощущения есть деятельность не их тела, а какой-то особой души, обитающей в этом теле и покидающей его при смерти, - уже с этого времени они должны были задумываться об отношении этой души к внешнему миру.

Высший вопрос всей философии, вопрос об отношении мышления к бытию, духа к природе, имеет свои корни, стало быть, не в меньшей степени, чем всякая религия, в ограниченных и невежественных представлениях людей периода дикости.

Но он мог быть поставлен со всей резкостью, мог приобрести все свое значение лишь после того, как население Европы пробудилось от долгой зимней спячки христианского средневековья. Вопрос об отношении мышления к бытию, о том, что является первичным: дух или природа, - этот вопрос, игравший, впрочем, большую роль и в средневековой схоластике, вопреки церкви принял более острую форму: создан ли мир Богом или он существует от века?

Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, в конечном счете, так или иначе признавали сотворение мира, – а у философов, например у Гегеля, сотворение мира принимает нередко еще более запутанный и нелепый вид, чем в христианстве, – составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма.

Ничего другого первоначально и не означают выражения: идеализм и материализм, и только в этом смысле они здесь и употребляются. … Но вопрос об отношении мышления к бытию имеет еще и другую сторону: как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности? На философском языке этот вопрос называется вопросом о тождестве мышления и бытия.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. Т. 21. – М. : Госполитиздат, 1961. – С. 282-283.

Кажущееся неограниченное разнообразие философских идей в истории сведется к весьма немногим повторяющимся общим типам умозрительного миропонимания. Форма этих типических воззрений может очень меняться по приемам и методам их логического обоснования, по степени полноты, последовательности и законченности их развития, наконец, в зависимости от дополнительных предположений, заимствованных из религиозного или научного источника, которые в общем миросозерцании отдельных мыслителей часто сливаются в одно нераздельное целое с их онтологическими и метафизическими концепциями, - но типическое содержание этих основных философских воззрений в том, что оно имеет существенного, остается неизменным.

Существование таких общих типов философского понимания давно замечено философами и историками, им дана более или менее определенная характеристика и классификация, для них неоднократно пытались установить обозначающие их термины… В высшей степени характерно, что философская мысль и в древней Греции, и в новой Европе, несмотря на резкое несходство исторических условий ее возникновения, первоначально принимает форму гилозоизма, т.е. безразличного смешения определений духовных и вещественных в представлении о существующем, признания за первую основу вещей начала столько же духовного, сколько и материального (напр., воздуха или эфира, который одновременно есть и вещественная стихия, из которой выделились все другие стихии, и верховный божественный разум, все направляющий соответственно высшим законам нравственной правды). Эта точка зрения, сначала общая у всех философов, в дальнейшем развитии мысли в своем чистом виде почти не повторяется - разве за исключением периодов явного упадка умозрительных интересов - и обыкновенно заменяется господством или дуалистических (основанных на признании абсолютно противоположной природы у материи и духа), или материалистических воззрений. Далее, в связи с сознанием внутренних логических противоречий в дуалистических и материалистических теориях обыкновенно приобретают силу скептические учения, в последней инстанции всегда опирающиеся на предположение об абсолютной непостижимости настоящей сущности вещей (точка зрения феноменизма или иллюзионизма). И наконец, в эпохи наибольшего расцвета умозрительного творчества и наибольшей широты философских запросов, в напряженной борьбе с раньше пережитыми формами философской мысли, односторонность и недостаточность которых вполне понятна и сознана, начинают возникать попытки дать законченное идеалистическое или духовное толкование существующего.

Однако самый идеализм в своем последовательном развитии получает важные видоизменения и оттенки при постановке своих основных воззрений и задач: здесь прежде всего приходится иметь в виду противоположность абстрактного идеализма и идеализма конкретного, или спиритуализма. Панлогический идеализм полагает сущность бытия в формальном логическом принципе или идее, т.е. универсальном умопостигаемом законе, который есть внутренний разум вещей и который, несмотря на свою совершенно отвлеченную природу, есть единственный источник и двигатель развития и разнообразия мировой и человеческой жизни. Спиритуализм, напротив, если можно так выразиться, признает реальную духовность существующего, независимую от наших отвлечений и логических обобщений: для него начало и основа вещей есть сила духовная в себе, внутренне живая и действенная до всякого воплощения в жизни природы и человечества. А через это для него и все вещи внутри себя духовны, потому что в окончательном итоге ничего нет, кроме духа. В новой философии так впервые учил Лейбниц, и к этому основному его воззрению так или иначе примыкали и примыкают все позднейшие представители идеализма не панлогического. Впрочем, спиритуализм главного предположения панлогической философии о внутреннем разуме и смысле бытия и о внутренней идеальной законности вещей вовсе не отрицает: он отказывается только признать в отвлеченном законе вещей творческий источник самого их бытия; он усматривает в каких бы то ни было законах вселенной только способы действия и проявления ее внутренней духовной основы...

Итак, исторически существовавшие философские учения распадаются на немногие основные типы философского понимания... (Можно выделить. – Сост.) следующие типические формы философии: 1) гилозоизм; 2) дуализм; 3) материализм (учение о том, что истинно сущее есть протяженно-непроницаемая подвижная субстанция, имеющая только внешние - механические и физические определения, но не обладающая никакими внутренними, духовными свойствами); 4) феноменизм или агностицизм; иначе его можно охарактеризовать как ноуменизм, от кантовского термина ноумен; 5) идеализм или спиритуализм.

Лопатин Л. М. Типические системы философии // Лопатин Л. М.

Аксиомы философии. – М. : РОССПЭН, 1996. – С. 336-340.

Возможны разнообразные классификации типов философии. Но через всю историю философской мысли проходит различие двух типов философии. Двойственность начал проникает всю философию, и эта двойственность видна в решении основных проблем философии. И нет видимого объективного принуждения в выборе этих разных типов.

Выбор между двумя этими типами философских решений свидетельствует о личном характере философии. Два типа философии я бы предложил расположить по следующим проблемам: 1) примат свободы над бытием и примат бытия над свободой, это первое и самое главное;

Московский государственный университет

тонких химических технологий
им. М.В. Ломоносова

Кафедра философии

ХРЕСТОМАТИЯ ПО ФИЛОСОФИИ
Часть 1
классическая философия
(от Античности до Просвещения)

Москва – 2014

© МИТХТ
УДК-929

ББК-72.6

Рецензент: проф., д.полит.н Барис В.В.

Хрестоматия по философии. Ч. 1. (от Античности до Просвещения) . Учебное пособие. / Под ред. проф. д.филос.н. Ивановой А.А. – М: ИПЦ МИТХТ, 2014. – 195 С.
Авторы-составители:

проф., д.филос.н. Иванова А.А.

проф., д.филос.н. Ледников Е.Е.

доц., к.филос.н. Вольнякова О.А.

доц., к.филос.н. Арапова Э.А.

доц., к.филос.н. Арапов О.Г.

преп. Зубец Г.П.

доц., к.филос.н. Криволапова Ю.К.

доц., к.филос.н. Солодухин Д.В.

ст.преп. Степнов И.С.

Учебное пособие представляет собой сборник специально подобранных текстов из произведений философов Античности, Средневековья, Возрождения, Нового времени и Просвещения.

Хрестоматия составлена преподавателями кафедры философии МИТХТ им. М.В. Ломоносова и, в основном, предназначено для студентов, изучающих философию.

Утверждено Библиотечно-издательской комиссией МИТХТ им М.В. Ломоносова в качестве учебно-методического пособия

© МИТХТ им. М.В. Ломоносова

АНТИЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ 5

Милетская школа 5

ФАЛЕС (ок. 625-547 до н.э.) 5

АНАКСИМАНДР (ок. 610 – 546 до н.э.) 8

АНАКСИМЕН (585 – 524 до н.э.) 10

Элейская школа 12

КСЕНОФАН (ОК. 570 – ПОСЛЕ 478 ДО Н.Э.) 12

ПАРМЕНИД (540-470 до н.э.) 15

ЗЕНОН (ок. 490 – ок. 430 до н.э.) 19

ГЕРАКЛИТ (VI-V вв. до н.э.) 23

ПИФАГОР (ок. 580 – 500 до н.э.) 25

АНАКСАГОР (ок. 500 – 428 до н.э.) 28

ДЕМОКРИТ
(род. ок. 470/460 до н.э. – ок. 370 до н.э.) 33

ФИЛОСОФИЯ КЛАССИЧЕСКОЙ ЭПОХИ 36

СОФИСТЫ 36

СОКРАТ (469-399 до н.э.) 37

ПЛАТОН (427-347 до н.э.) 44

АРИСТОТЕЛЬ (384-322 до н.э.) 60

ФИЛОСОФИЯ ЭЛЛИНИЗМА 68

ЭПИКУРЕИЗМ 68

ЭПИКУР (341-270 до н.э.) 68

ТИТ ЛУКРЕЦИЙ КАР (ок. 99-55 до н.э.) 74

СТОИЦИЗМ 79

СЕНЕКА (ок. 4-65 н.э.) 79

МАРК АВРЕЛИЙ (121-180) 87

СКЕПТИЦИЗМ 89

СЕКСТ-ЭМПИРИК (2-я пол. II в. – нач. III в.) 89

НЕОПЛАТОНИЗМ 93

ПЛОТИН (ок. 203-269 н.э.) 93

Философия Средних веков 97

Патристика 97

КВИНТ СЕПТИМИЙ ФЛОРЕНТ ТЕРТУЛЛИАН (155 (65?) – 220 (40?)) 97

ГРИГОРИЙ НИССКИЙ (ок. 340-394) 99

АВРЕЛИЙ АВГУСТИН
(354-430) 102

Схоластика 106

АНСЕЛЬМ КЕНТЕРБЕРИЙСКИЙ
(1034-1109) 106

ФОМА АКВИНСКИЙ
(1225-1274) 110

УИЛЬЯМ ОККАМ
(1280-1349) 115

Философия эпохи Возрождения 118

НИКОЛАЙ КУЗАНСКИЙ
(1401-1464) 118

НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
(1469-1527) 129

МИШЕЛЬ ЭЙКЕМ ДЕ МОНТЕНЬ
(1533-1592) 133

ДЖОРДАНО БРУНО
(1548-1600) 137

ТОММАЗО КАМПАНЕЛЛА
(1568-1639) 141

Философия Нового времени 145

ФРЕНСИС БЭКОН (1561-1626) 145

РЕНЕ ДЕКАРТ (1596-1650) 149

БЕНЕДИКТ СПИНОЗА (1632-1677) 154

ГОТФРИД ВИЛЬГЕЛЬМ ЛЕЙБНИЦ (1646-1716) 163

ТОМАС ГОББС (1588-1679) 168

ДЖОН ЛОКК (1632-1704) 173

ДЖОРДЖ БЕРКЛИ (1665-1753) 181

ДАВИД ЮМ (1711-1776) 185

Французское Просвещение XVIII в. 187

ШАРЛЬ МОНТЕСКЬЕ (1689-1755) 187

ФРАНСУА МАРИ АРУЭ ВОЛЬТЕР (1695-1778) 189

ЖЮЛЬЕН ОФРЕ ЛАМЕТРИ (1709-1751) 194

ЖАН-ЖАК РУССО (1712-1778) 196

ДЕНИ ДИДРО (1713-1784) 202

КЛОД-АДРИАН ГЕЛЬВЕЦИЙ (1715-1771) 205

ПОЛЬ-АНРИ ГОЛЬБАХ (1723-1789) 206

АНТИЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ

Милетская школа

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «Физике»: [В комментируемом пассаже «Физики» Аристотель устанавливает искусственную дихотомическую классификацию всех мыслимых учений о физических принципах или началах: начало (архе) либо одно, либо их много, и если одно – то либо движущееся, либо неподвижное , и если движущееся – то либо ко­нечное, либо бесконечное и т.д.]: Из тех, кто полагает одно движущееся начало (их [Аристотель] называет физиками в собственном смысле слова), одни считают его конечным, как, например , Фалес...

ОН ЖЕ. Комм. к «Физике» [Платон и пифагорейцы рассматривают беско­нечное как субстанцию, «а все физики всегда полагают субстратом бесконечного ка­кую-нибудь другую субстанцию из числа так называемых элементов, как-то: воду, воз­дух или среднее между ними»]: «Физиками» Аристотель имеет обыкновение называть тех, кто занимается физическим разделом философии, в особенности же тех из них, кто пользуется одним только материальным началом или преимущественно им. Указанные физики, приняв в качестве субстрата становящихся вещей материю и рас­сматривая ее бесконечность, очевидным образом полагали бесконечное уже не как субстанцию, а как акциденцию. Одни из них, приняв один какой-нибудь элемент, по­лагали его бесконечным по величине, как, например, Фалес – воду, Анаксимен и Дио­ген – воздух, Анаксимандр – среднее [между водой и воздухом]... (Фрагменты ранних греческих философов. Ч.1. – М.: Наука, 1989. С.110.)

ФАЛЕС (ок. 625-547 до н.э.)

ДИОГЕН ЛАЭРТИЙ. Гермипп в «Жизнеописаниях» приписывает Фалесу то, что некоторые рассказывают о Сократе: дескать, он не раз говаривал, что благодарен судьбе за три вещи: «Во-первых, за то, что родился я человеком, а не зверем; во-вторых, за то, что мужчиной, а не женщиной; в-третьих – что эллином, а не варваром». Рассказы­вают, что старуха служанка вывела его как-то из дому созерцать звезды, а он упал в яму, и в ответ на его громкие стенания старуха оказала: «Эх ты, Фалес! Не в силах увидеть того, что под ногами, думаешь познать то, что на небе?». Как астронома его знает и Тимон , который хвалит его в «Силлах» такими словами: ... И сколь мудр среди семи мудрецов Фалес в наблюдении звезд!

Фалес первым был назван мудрецом и первым сказал, что душа бессмертна, а также постиг затмения и равноденствия. Изречений его очень много, в том числе и пресловутое «Знай себя». (Фрагменты... С. 102-104.)

АРИСТОТЕЛЬ. Никомахова этика: Из сказанного ясно, что мудрость (софия) есть знание и интуиция наиболее ценных по своей природе вещей. Поэтому Анаксагора, Фалеса и им подобных называют мудрыми, но не умными, видя, что они игнорируют собственную выгоду, и говорят, что они знают нечто исключительное, изумительное, трудное и божественное, во бесполезное, ибо они ищут не человеческих благ.

ПЛУТАРХ. Солон: По всей вероятности , в те времена [во времена Солона] мудрость одного только Фалеса вышла за границы практических нужд и пошла дальше них в умозрении, а остальные снискали имя «мудрецов» за свою политическую доблесть. (Фрагменты... С. 107.)

О начале

АРИСТОТЕЛЬ. Метафизика: Большинство первых философов полагали начала, относящиеся к разряду материи, единственными началами всех вещей: из чего все сущие [вещи] состоят, из чего, как из первого, они возникают и во что, как в по­следнее, они уничтожаются... это они полагают элементом и это – началом сущих [вещей].

ТАМ ЖЕ. Однако количество и вид (эйдос) такого начала (архе) не все определяют одинаково. Так, Фалес, родоначальник такого рода философии, считает [материальное начало] водой (поэтому он и утверждал, что земля – на воде). Вероятно, он вывел это воззрение из наблюдения, что пища всех [существ] влажная и что тепло как таковое рождается из воды и живет за счет нее, а «то, из чего [все] возникает», – это, [по определению], и есть начало всех [вещей]. Вот почему он принял это воззрение, а также потому, что сперма всех [живых существ] имеет влажную природу, а начало и причина роста содержащих влагу [существ] – вода.

Все из воды, говорит он , и в воду все разлагается. Заключает он [об этом], во-первых, из того, что начало (архе) всех жи­вотных – сперма, а она влажная; так и все [вещи], вероятно, берут [свое] начало из влаги. Во-вторых, из того, что все растения влагой питаются и [от влаги] плодоносят, а лишенные [ее] засыхают. В-третьих, из того, что и сам огонь Солнца и звезд питается водными испарениями, равно как и сам космос. По этой же причине и Гомер высказы­вает о воде такое суждение: «Океан, который всем прародитель».

ИППОЛИТ. Опровержение всех ересей: Сообщают, что Фалес Милетский, один из семи мудрецов, первым принялся за философию природы. Он говорил, что начало и конец Вселенной – вода. Ибо все образуется из воды путем ее затвердевания [~ замерзания], а также испарения. Все плавает по воде, от чего происходят землетря­сения, вихри и движения звезд. И все произрастает и течет в ладном согласии с природой предка-родоначальника, от которого все произошло. Богом он считал вот что: «То, у чего нет ни начала , ни конца». (Фрагменты... С. 109.)

Теология

Мнения философов, (Стобей): [«Что есть бог?»] Фалес полагает, что бог – это ум космоса, а Вселенная одушевлена и одновременно полна божеств; элементарную влагу пронизывает божественная сила, приводящая воду в движение.

АПОНИЙ. Толкование на «Песнь песней»: Фалес в своем учении объявил воду началом всех вещей и источником, из которого все сотворено Незримым и Великим; причина же движения, по его утверждению, дух (пневма), гнездящейся в воде. А также благодаря проницательному уму он первым открыл геометрическое искусство, через которое догадался о едином Творце всех вещей.

ПЛУТАРХ. Пир семи мудрецов: «Прекрасно полагает Фалес, что во всех важнейших и величайших частях космоса имеется душа, а потому и не стоит удивляться тому, что промыслом бога совершаются прекраснейшие дела» и т.д. (Фрагменты... С.114-115.)

О душе

АРИСТОТЕЛЬ. О душе: Некоторые говорят , что душа размешана во Вселенной. Вероятно, исходя из этого воззрения, Фалес полагал что все полно богов.

Мнения философов: Фалес первым объявил душу вечно движущейся или самодвижущейся субстанцией. (Там же. 114.)

Космология

СИМПЛИКИЙ. [Аристотель] излагает [мнение] Фалеса Милетского, полагающего, что Земля плавает как дерево на воде или какое-нибудь другое [вещество], которому по природе свойственно держаться на плаву в воде. (Фрагменты... С.111.)

ЦИЦЕРОН. В те времена это была новая и неизвестная теория – о том, что затмения Солнца происходят вследствие покрытия его Луной. Говорят, что впервые это понял Фалес Милетский. (Фрагменты... С. 112.)

Геометрия

ПРОКЛ. Комм. к Евклиду: То, что круг делится диаметром пополам, говорят впервые доказал знаменитый Фалес.

Древнему Фалесу мы обязаны открытием многих теорем, в том числе и следующей теоремы. Как сообщают, он первым установил и сказал [=сформулировал], что-де во всяком равнобедренном треугольнике углы при основании равны, причем равные углы он на архаический манер назвал «подобными».

Таким образом, эта теорема доказывает, что при пересечении двух прямых вертикальные углы равны. Как говорит Евдем, она была впервые открыта Фалесом. (Фрагменты... С. 113.)

Фалесу приписывают следующие изречения:

Древнее всего сущего – бог, ибо он не рожден.

Прекраснее всего – мир, ибо он сотворение бога.

Больше всего – пространство, ибо оно объемлет все.

Быстрее всего – ум, ибо он обегает все.

Сильнее всего – неизбежность, ибо она властвует всем.

Мудрее всего – время, ибо оно раскрывает все.

Его спросили, что на свете трудно? – «Познать себя».

Что легко? – «Советовать другому».

Что приятнее всего? – «Удача».

Что божественно? – «То, что не имеет ни начала , ни конца».

Что он видел небывалого? – «Тирана в старости».

Когда легче всего сносить несчастье? – «Когда видишь, что врагам еще хуже».

Какая жизнь самая лучшая? – «Когда мы не делаем сами того, что осуждаем в других».

Кто счастлив? – «Тот, кто здоров телом, восприимчив ду­шою и податлив на воспитание»

(Диоген Лаэртий. О жизни, учениях и изречениях
знаменитых философов. – М., 1979. С.74.)

АНАКСИМАНДР (ок. 610 – 546 до н.э.)

Свидетельства о жизни и учении.

ДИОГЕН ЛАЭРТИЙ. Анаксимандр, сын Праксиада , Милетец. Он утверждал, что начало и элемент – бесконечное (апейрон), не определяя [это беско­нечное] как «воздух», «воду» или какой-нибудь другой определенный [элемент]; что части изменяются, а Целое [=универсум] неизменно; что Земля покоится посредине [космоса], занимая центральное местоположение {в силу шарообразности, а также что Луна сияет ложным светом и освещается Солнцем, а Солнце [по величине] не меньше Земли и есть чистейший огонь}. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1979. С. 103.)

ГЕРМИЙ. Осмеяние языческих философов: Согражданин его [Фалеса] Анаксимандр говорит, что вечное движение – начало, обладающее старшинством над влагой и что от него одно рождается, другое уничтожается.

ЦИЦЕРОН. Учения Академиков: Источником, из которого вое рождается , он [Анаксимандр] объявил бесконечность природы. (Фрагменты... С. 119.)

О начале

ИРИНЕЙ. Против ересей: Анаксимандр принял на начало неизмеримое, семенообразно содержащее в себе самом рождение всех вещей; из него, как он утверждает, состоят неисчислимые миры.

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «Физике»: Из полагаю­щих одно движущееся и бесконечное [начало] Анаксимандр, сын Праксиада, милетец, преемник и ученик Фалеса, началом и элементом сущих [вещей] полагал бесконечное (апейрон), первым введя это имя начала. Этим [началом] он считает не воду и не какой-нибудь другой из так называемых элементов, но некую иную бесконечную природу, из которой рождаются небосводы [миры], и находящиеся в них космосы. «А из каких [начал] вещам рожденье... назначенный срок времени», как он сам говорит об этом довольно поэтическими словами. Ясно, что, подметив взаимопревращение четырех элементов, он не счел ни один из них достойным того, чтобы принять его за суб­страт [остальных], но [признал субстратом] нечто иное, отличное от них. Возникновение он объясняет не инаковением [=качественным превращением] первоэлемента, но выделением противоположностей вследствие вечного движения. (Фрагменты... С. 117.)

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «Физике»: Из полагающих одно движущееся начало Анаксимандр, сын Праксиада, милетец, принял за начало некую бесконечную природу (физис апейрон), отличную от четырех элементов, вечное движение которой он считал причиной рождения небосводов [=миров]. (Фрагменты... С. 118.)

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «Физике»: Одни из них [первых философов] считали сущее единым и невозникшим, другие – многим, но говорили, что [многое] содержится-в-наличии и «выделяется», тем самым упраздняя возникнове­ние, подобно Анаксимандру и Анаксагору.

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «О небе»: Анаксимандр, согражданин и ученик Фалеса... первым признал [первоэлемент] бесконечным, чтобы можно было восполь­зоваться его изобилием для [объяснения] возникновении. Как считают, он принимал бесконечные [по числу] космосы и каждый из космосов, до его мнению, [возникает] на такого бесконечного элемента.

Мнения философов: Анаксимандр утверждал, что бесконечные небосводы [миры] суть боги.

ЦИЦЕРОН. О природе богов: По мнению Анаксимандра, боги рождены: они возникают и погибают через долгие промежутки времени и при этом суть бесчисленные миры. (Фрагменты... С. 123-124.)

Космогония

ПСЕВДО-ПЛУТАРХ. Строматы: После него [Фалеса] Анаксимандр, товарищ Фалеса, сказал, что абсолютная причина возникновения и уничтожения Все­ленной–бесконечное, из которого, по его словам , выделились небосводы и вообще все бесконечные космосы. Он утверждал, что совершается гибель [миров-небосводов], а намного раньше – [их] рождение, причем испокон бесконечного веку повторяется-по-круту все одно и то же. Он говорит, что Земля по форме цилиндрообразна, высота же ее составляет треть ширины. Он говорит, что при возникновении этого космоса из вечного [?] выделилось нечто чреватое горячим и холодным, а затем сфера пламени обросла вокруг окружающего Землю аэра [холодного тумана] словно кора вокруг дерева. Когда же она оторвалась и была заключена внутрь неких кругов, возникли Солнце, Луна и звезды. Еще он говорит, что вначале человек родился от животных другого вида, основываясь на том, что остальные животные скоро начи­нают кормиться самостоятельно и лишь один человек нуждается в долговременном вынянчивании, поэтому он и вначале ни за что бы не выжил, будучи таким [беспомощным]. (Фрагменты... С. 118.)

О происхождении людей

ЦЕНЗОРИН. О дне рождения: По мнению Анаксимандра Милетского, из на­гретой воды о землей возникли то ли рыбы, то ли чрезвычайно похожие на рыб животные; в них сложились люди, причем [человеческие] детеныши удерживались внутри [утробы рыбоподобных существ] вплоть до [достижения] зрелости: лишь тогда те лопнули, и мужчины и женщины, уже способные прокормить себя, вышли наружу. (Фрагменты... С. 118.)

Фрагменты

«А из каких [начал] вещам рожденье, в те же самые в гибель совершается по роковой задолженности, ибо они выплачивают друг другу правозаконное возмещение неправды [=ущерба] в назначенный срок времени».

Все, что возникает из каких-либо [элементов], в них же и разлагается при уничтожении, как если бы природа взыскивала под конец те долги, которые она ссудила в начале. (Фрагменты... С. 127.)

АНАКСИМЕН (585 – 524 до н.э.)

Свидетельства о жизни и учении

ДИОГЕН ЛАЭРТИЙ. Анаксимен, сын Эвристрата , Милетец, был слуша­телем Анаксимандра (некоторые говорят, что он слушал и Парменида). Он считал началом воздух и бесконечное (апейрон). Светила, по его мнению, движутся не под Землей, но вокруг Земли. (Диоген Лаэртский... С. 104.)

О начале

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «Физике»: Анаксимен, сын Эвристрата, милетец, который был учеником Анаксимандра, так же, как и он, полагает, что субстратная естественная субстанция одна и бесконечна, но в отличие от него [считает ее] не неопределенной, а [конкретно-] определенной, полагая ее воздухом. Сущностные различия он свел к разреженности и плот­ности. Разрежаясь, [воздух] становится огнем, сгущаясь – ветром, потом облаком, [сгустившись] еще больше – водой, потом землей , потом камнями, а из них – все остальное. Движение он, так же [как и Анаксимандр], полагает вечным и считает его причиной изменения. (Фрагменты... С.129.)

ЦИЦЕРОН. О природе богов: Затем Анаксимен полагал, что воздух – бог, что он рождается, неизмерим и бесконечен и всегда в движении.

АВГУСТИН. О Граде Божием: Сей [Анаксимандр] оставил в качестве ученика и преемника Анаксимена, который все причины вещей видел в бесконечном воздухе, но и богов не отрицал и не замалчивал; только он полагал, что не ими сотворен воздух, но сами они возникли из воздуха. (Фрагменты... С.131.)

ПСЕВДО-ПЛУТАРХ. Строматы: Сообщают, что Анаксимен полагал началом всех вещей воздух. По протяженной величине он бесконечен, а по своим качествам определен. Все вещи рождаются путем некоего сгущения и, наоборот, разреже­ния воздуха. Что касается движения , то оно существует испокон веку. Он го­ворит, что в процессе «валяния» [из] воздуха первой возникла Земля, весьма плоеная, а потому вполне естественно, что она плавает по воздуху. И Солнце, и Луна, и прочие звезды берут начало и происходят из Земли. Так, он утверждает, что Солнце – это Земля, но только от стремительного движения она еще и преизрядно нагрелась. (Фрагменты... С. 130.)

СИМПЛИКИЙ. Комм. к «Физике»: Один космос, и причем возникший и уничтожимый, полагают те, кто говорят, что космос есть всегда, но не всегда один и тот же, а через определенные периоды времени стано­вящийся то таким, то другим , как [полагали] Анаксимен, Гераклит, Диоген и впослед­ствии стоики. (Фрагменты... С. 131.)

Мнения философов (Стобей) («О субстанции звезд, блуждающих и неподвижных»): Анаксимен: звезды огненной природы, но включают также и некоторое число земляных тел, которые круговращаются вместе с ними, [оставаясь] невидимыми.

Мнения философов. («О движении звезд»): По мнению Анаксимена, звезды вращаются не под Землей, а вокруг нее.

Мнения философов. (Стобей) («О субстанции Солнца»): Анаксимен утверждал, что Солнце – из огня.

Там же. («О форме Солнца»): Анаксимен: Солнце плоское, как лист.

Там же. («О солнцеворотах»): Анаксимен: светила совершают повороты, отбрасываемые вспять сжатым и сопротивляющимся воздухом.

Мнения философов. (Стобей) («О субстанции Луны»): Анаксимен: Луна – из огня.

Мнения философов. (Псевдо-Плутарх) («О форме Земли»): Анаксимен: [Земля] столообразна. (Фрагменты... С 132–133.)

О человеке и душе

ГАЛЕН. Комм. к «О природе человека» Гиппократа: Ибо я вовсе не считаю ни того, что человек – воздух, как [полагает] Анаксимен...

ФИЛОПОН. Комм. к «О душе» Аристотеля: Другие [полагают душу] воздушной , как, например, Анаксимен и кое-кто из стоиков.

Мнения философов. (Стобей): Анаксимен, Анаксагор, Архелай, Диоген: [душа] воздухообразна.

Мнения философов. («О началах»): Анаксимен, сын Эвристрата, милетец, утверждал, что начало сущих – воздух, ибо из него вое рождается и в него вновь разлагается. «Как душа наша, – говорит он, – сущая воздухом, скрепляет нас воедино, так дыхание и воздух объемлют весь космос» («воздух» и «дыхание» [здесь] употребляются синонимически). (Фрагменты... С. 134.)

Название: Хрестоматия по философии.

Книга представляет собой антологию тематически сгруппированных философских текстов - извлечений из трудов мыслителей разных эпох, включая и современность. Пособие подготовлено в соответствии с “Государственными требованиями (Федеральный компонент) к общему минимуму содержания и уровню подготовки выпускников высшей школы по циклу “Общие гуманитарные и социально-экономические дисциплины”. Содержание дидактических единиц этих требований по философии раскрывается на основе фрагментов произведений представителей основных философских учений, школ, течений и направлений как в историко-философском ключе, так и через фундаментальные философские проблемы.

В современной системе высшего образования, нацеленной на разностороннее развитие личности, значительную роль играет изучение философии. Определенную роль в освоении философской проблематики оказывают учебники и учебные пособия в виде курсов лекций, методических указаний и т. д. Однако все эти виды учебных пособий дают представление о философии как бы из “вторых рук”. Философские проблемы доходят до их читателей в интерпретации авторов данных пособий. Между тем, чтобы глубоко и разносторонне изучить философию, необходимо ощутить подлинный “вкус” философской проблематики, самому окунуться в мир философской мысли, непосредственно познакомиться с многочисленными идеями и концепциями философов.
Самый верный способ в этом деле - прочитать первоисточники - работы классиков философской мысли. Однако для студента неспециализированного ВУЗа из-за недостатка времени, сложности текстов такая форма решения этой задачи может оказаться неприемлемой. Жанр учебного пособия в виде хрестоматии; в какой-то мере решает проблему непосредственного ознакомления студента с классическими философскими текстами. Хрестоматия позволяет читателю получить эти тексты в специально отображенном концентрированном виде.

Содержание
Предисловие
тема 1 Философия: ее смысл и предназначение
1.1. Что такое философия и каков основной круг ее проблем 15
Пифагор 15
Аристотель 15
Н. Кузанский 17
М. Монтень 18
Р. Декарт 19
И. В. Гете 21
Ф. Шлегелъ23
В. С. Соловьев 24
Б. Рассел 27
X. Ортега-и-Гассет 27
1.2. Философия и наука 34
Л. Фейербах 34
А. И. Герцен 35
Н.А. Бердяев 37
Г. Башляр 41
М. Хайдеггер 43
тема 2 Философский плюрализм: истолкование философского творчества и многообразия философских учений, школ, течений и направлений
Ф. Шлегель 48
Г. В. Ф. Гегель 49
Л. Фейербах 54
А. И. Герцен 58
Ф. Энгельс 61
Н. А. Бердяев 62
Ж. Лакруа бЗ
тема 3 Античная философия
3.1. Раннегреческая натурфилософия 66
Фалес 66
Анаксимандр 66
Анаксимен 67
Гераклит Эфесский 67
Пифагор 67
Парменид68
Зенон 69
Анаксагор 69
Левкипп и Демокрит 70
3.2. Софисты: Протагор и Горгий 71
Протагор 71
Горгий 72
3.3. Платон и Аристотель - систематизаторы древнегреческой философии 72
Платон 7 2
Аристотель 79
3 4. Эллинистическая философия: эпикуреизм и стоицизм 82
Эпикур 82
Сенека 85
Марк Аврелий 86
тема 4 Средневековая христианская философия
4.1. Раннехристианская апологетика:
Афиногор, Ипполит, Ириней,
Климент Александрийский,
Тертуллиан 90
4.2. Основные принципы христианского мышления и мировоззрения. Познание как богоуподобление. Мистика и схоластика 96
Августин 96
Иоанн Скот Эриугена 101
Пьер Абеляр 101
Фома Аквинский 104
тема 5 Философия эпохи Возрождения
Н. Кузанский 106
Дж. Бруно 112
тема 6 Разработка метода научного исследования в философии XVII века: Ф. Бэкон, Р. Декарт, Б. Спиноза
Ф. Бэкон 115
Р. Декарт 120
Б. Спиноза 124
тема 7 Рационализм эпохи Просвещения и метафизический материализм XVIII века
Ф.М. А. Вольтер 129
Ж.-Ж. Руссо 130
П. А. Гольбах 130
Д. Дидро 131
Ж.О. де Ламетри 132
К. А. Гельвеций 133
тема 8 Эволюция британского эмпиризма конца XVII - середины XVIII в.: Д. Локк, Д. Беркли, Д. Юм
Д. Локк135
Д. Беркли 136
Д. Юм 137
тема 9 Немецкая классическая философия
И. Кант 141
И. Г. Фихте 145
Ф.В. Шеллинг 147
Г. В. Ф. Гегель 152
Л. Фейербах 156
К. Маркс и Ф. Энгельс 161
тема 10 Русская философия XIX-XX веков
В. Г. Белинский 173
Н. Г. Чернышевский 175
Н. А. Добролюбов 176
К. С. Аксаков 180
А.С. Хомяков 183
В.С. Соловьев 185
Л. И. Шестов 189
С. Н. Булгаков 189
П. А. Флоренский 191
С. Н. Трубецкой 193
С. Л. Франк 194
Н.А. Бердяев 194
тема 11 Человек во Вселенной. Философская, религиозная и научная картина мира
11.1. Концепция бытия - фундамент философской картины мира 200
11.2. Понятие материи. Диалектико-материалистическая картина мироздания 205
11.3. Религиозно-идеалистическая картина мира: эволюционный космизм
П. Тейяра де Шардена 222
тема 12 Природа человека и смысл его существования
12.1. Решение проблем специфики человеческого бытия в философской антропологии 229
Ф. Шлегелъ 229
Ф. Шеллинг 231
Л. Фейербах 232
Н. А. Бердяев 234
Ф. Ницше 235
М. Шелер 236
Э.Фромм 242
М.Хайдеггер247
12.2. Марксистское учение о соотношении природного и социального в человеке. Индивид и личность 24 9
К. Маркс и Ф. Энгельс 249
Н. А. Бердяев 255
12.3. Смысл и назначение человеческого бытия 259
М.Монтенъ259
Л. Фейербах 260
Л. Толстой 265
тема 13 Познание, его возможности и средства
13.1. Постановка проблемы познания в классической немецкой философии 268
И. Кант 268
Ф. Шеллинг 271
М.Хайдеггер275
13.2. Диалектико-материалистическая теория познания 276
13.3. Позитивистская и персоналистская концепции познания. Знание и вера 292
Б. Рассел 292
Э. Мунье ЗОО
Ж. Лакруа 300
тема 14 Проблемы научной рациональности в современной “философии науки”
14.1. Неокантианская интерпретация научного познания 302
П.Наторп302
Э. Кассирер 303
В.Виндельбанд305
Г. Риккерт 306
14.2. Проблемы методологии научного познания в позитивизме и неопозитивизме 307
О. Конт 307
Р. Карнап 308
Б. Рассел 310
М. Шлик 311
14.З. Концепция науки в критическом рационализме 311
К. Поппер ЗП
Т. Кун 313
И. Лакатос 315
П. К. Фейерабенд 316
тема 15 Современный философский иррационализм: решение проблем бытия, познания, человека и личности в различных школах и течениях
15.1. “Философия жизни” 318
А. Шопенгауэр 318
Ф. Ницше 320
В. Дильтей 324
Г.3иммель 325
А. Бергсон 326
15.2. Психоаналитическая философия 327
З. Фрейд 327
К. Г. Юнг 335
Э. Фромм 337
15.3. Экзистенциализм 340
Э.Мунъе340
С. Кьеркегор 342
Ж.-П. Сартр 344
А. Камю 346
М.Хайдеггер 347
К. Ясперс 353
тема 16 Общество и культура как предмет философского анализа
16.1. Философия истории 355
Г. Ф. В. Гегель 355
К. Маркс 355
Л.Н. Гумилев 358
А. Дж. Тойнби 358
К. Ясперс З61
16.2. Культура и цивилизация 363
О. Шпенглер З6З
П. А. Сорокин 365
Д. С. Лихачев 366
Н.А. Бердяев 366
Н.С. Трубецкой 367
16.3. Запад и Восток в диалоге культур 369
П. Я. Чаадаев 369
Н.Я. Данилевский 372
Н. А. Бердяев 374
тема 17 Глобальные проблемы человечества
К. Лоренц 376
А. Печчеи 379
А. Швейцер 384
Я. Ф. Федоров 387
К. Э. Циолковский 389
Перечень имен (Краткие сведения о философах, фрагменты из работ которых приведены в данной книге) 389

А. А. Радугин

ХРЕСТОМАТИЯ ПО ФИЛОСОФИИ

Gaudeamus igitur Juvenes dum sumus! Post jucundam juventutem, Post molestam senectutem Nos habebit humus Ubi sunt qui ante nos inmundofuere ? Transeans ad superos Transeans ad inferos Hos si vis videre! Vita njstra brevis est, Brevi finietur; Venit mors velositer, Rapit nos atrociter Neminu parcetur! Vivat academia! Vivant professores! Vivat memorum quodlibet? Semper sint in f lore!

Хрестоматия по философии

учебное пособие

Согласно Федеральному компоненту

Государственного комитета Российской Федерации

по высшему образованию

Научный редактор и составитель

доктор философских наук, профессор,

академик Международной Академии высшей школы

В. И. Авдеев И. М. Бочарова

Хрестоматия по философии: Учебное пособие / Отв. ред. и сост. А. А. Радугин. – Москва: Центр, 2001.– 416с.

ISBN 5-88860-036-9

Книга представляет собой антологию тематически сгруппированных философских текстов – извлечений из трудов мыслителей разных эпох, включая и современность. Пособие подготовлено в соответствии с “Государственными требованиями (Федеральный компонент) к общему минимуму содержания и уровню подготовки выпускников высшей школы по циклу “Общие гуманитарные и социально-экономические дисциплины”. Содержание дидактических единиц этих требований по философии раскрывается на основе фрагментов произведений представителей основных философских учений, школ, течений и направлений как в историко-философском ключе, так и через фундаментальные философские проблемы. В данном файле представлена первая часть издания (от античности до марксизма)

“Мудрое и глупое – это как пища,

полезная или вредная,

а слова, изысканные и простые, – это посуда,

городская и деревенская,

в которой можно подавать

и ту и другую пищу”.

Предисловие

В современной системе высшего образования, нацеленной на разностороннее развитие личности, значительную роль играет изучение философии. Определенную роль в освоении философской проблематики оказывают учебники и учебные пособия в виде курсов лекций, методических указаний и т. д. Однако все эти виды учебных пособий дают представление о философии как бы из “вторых рук”. Философские проблемы доходят до их читателей в интерпретации авторов данных пособий. Между тем, чтобы глубоко и разносторонне изучить философию, необходимо ощутить подлинный “вкус” философской проблематики, самому окунуться в мир философской мысли, непосредственно познакомиться с многочисленными идеями и концепциями философов.

Самый верный способ в этом деле – прочитать первоисточники – работы классиков философской мысли. Однако для студента неспециализированного вуза из-за недостатка времени, сложности текстов такая форма решения этой задачи может оказаться неприемлемой. Жанр учебного пособия в виде хрестоматии; в какой-то мере решает проблему непосредственного ознакомления студента с классическими философскими текстами. Хрестоматия позволяет читателю получить эти тексты в специально отображенном концентрированном виде.

Основными документами, определившими тематику отбора фрагментов текстов, являются “Государственные требования (Федеральный компонент) к обязательному минимуму содержания и уровню подготовки выпускников высшей школы по циклу “Общие Гуманитарные и социально-экономические дисциплины”. Дидактические единицы этих Требований по философии раскрываются как через изложение истории философии, так и через концентрированное освещение ряда важнейших философских проблем. Составители хрестоматии стремились к тому, чтобы представленные фрагменты отображали разнообразные подходы к предмету и назначению философии, к фундаментальным философским проблемам, чтобы они адекватно выражали взгляды соответствующих философов и при этом были доступными для понимания широкой читательской аудитории.

Двойственная нацеленность материалов данной хрестоматии на историю и теорию философии определили и композицию глав. В историко-философских темах соблюдается принцип освещения исторического движения философской мысли. В “теоретических” главах дается тематическая подборка материала, раскрывающая ту или иную философскую проблему. Для удобства читателей, там, где это возможно, составители стремились провести внутреннюю рубрикацию, чтобы было легче ориентироваться в обширном и довольно сложном материале.

Составители надеются, что представленный материал будет использован не только для устного изучения тем, но и для написания докладов и рефератов, что позволит существенно расширить кругозор по философии всей студенческой аудитории: группы, потока, курса.

В подготовке материалов принимали участие: проф. А. А. Радугин (темы 1-5,16,17); доц. В. И. Авдеев (темы 6-10,14,15); И. М. Бочарова (темы 11-13).

Тема 1. Философия: ее смысл и предназначение

1.1. Что такое философия и каков основной круг ее проблем

ПИФАГОР САМОССКИЙ

Диоген Лаэрций Х,10,1. Как говорит Гераклид Понтийский в сочинении “О бездыханной”, Пифагор впервые назвал философию (любомудрие) этим именем и себя философом, разговаривая в Си-кионе с сикионским или филутским тираном Леонтом: по его словам, никто не мудр, кроме Бога.

Диодор Сицилийский X , 10,1. Пифагор назвал свое учение любомудрием, а не мудростью. Упрекая семерых мудрецов (как их прозвали до него), он говорил, что никто не мудр, ибо человек по способности своей природы часто не в силах достичь всего, а тот, кто стремится к нраву и образу жизни мудрого существа, может подобающе назван любомудром (философом).

АРИСТОТЕЛЬ

…Следует рассмотреть те причины и начала, наука о которых есть мудрость. Если рассмотреть те мнения, какие мы имеем о мудром, то, быть может, достигнем здесь больше ясности. Во-первых, мы предполагаем, что мудрый, насколько это возможно, знает все, хотя он и не имеет знания о каждом предмете в отдельности. Во-вторых, мы считаем мудрым того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое для человека (ведь воспринимание чувствами свойственно всем, а потому это легко и ничего мудрого в этом нет). В-третьих, мы считаем, что более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин, и, [в-четвертых], что из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради нее самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы, а [в-пятых], та, которая главенствует, – в большей мере, чем вспомогательная, ибо мудрому надлежит не получать наставления, а наставлять, и не он должен повиноваться другому, а ему– тот, кто менее мудр.

Вот каковы мнения и вот сколько мы их имеем о мудрости и мудрых. Из указанного здесь знание обо всем необходимо имеет тот, кто в наибольшей мере обладает знанием общего, (15) ибо в некотором смысле он знает все подпадающее под общее. Но, пожалуй, труднее всего для человека познать именно это, наиболее общее, ибо оно дальше всего от чувственных восприятий. А наиболее строги те науки, которые больше всего занимаются первыми началами: ведь те, которые исходят из меньшего числа [предпосылок], более строги, нежели те, которые приобретаются на основе прибавления (например, арифметика более строга, чем геометрия). Но и научить более способна та наука, которая исследует причины, ибо научают те, кто указывает причины для каждой вещи. А знание и понимание ради самого знания и понимания более всего присущи науке о том, что наиболее достойно познания, ибо тот, кто предпочитает знание ради знания, больше всего предпочтет науку наиболее совершенную, а такова наука о наиболее достойном познания. А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не через то, что им подчинено. И наука, в наибольшей мере главенствующая и главнее вспомогательной, – та, которая познает цель, ради которой надлежит действовать в каждом отдельном случае; эта цель есть в каждом отдельном случае то или иное благо, а во всей природе вообще – наилучшее.

Итак, из всего сказанного следует, что имя [мудрости] необходимо отнести к одной и той же науке: это должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь и благо, и “то, ради чего” есть один из видов причин. А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. Сам ход вещей подтверждает это, а именно: когда оказалось в наличии почти все необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольствие, тогда стали искать такого рода разумение. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой другой надобности. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя.