2 сон веры павловны кратко. Колонтаев Константин Владимирович "Четвёртый Геноцидный Сон Веры Павловны"

И вот Вера Павловна засыпает, и снится Вере Павловне сон.

Поле, и по полю ходят муж, то есть миленький, и Алексей Петрович, и

миленький говорит:

Вы интересуетесь знать, Алексей Петрович, почему из одной грязи

родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится?

Эту разницу вы сами сейчас увидите. Посмотрите корень этого прекрасного

колоса: около корня грязь, но эта грязь свежая, можно сказать, чистая грязь;

слышите запах сырой, неприятный, но не затхлый, не скиснувшийся. Вы знаете,

что на языке философии, которой мы с вами держимся {68}, эта чистая грязь

называется реальная грязь. Она грязна, это правда; но всмотритесь в нее

хорошенько, вы увидите, что все элементы, из которых она состоит, сами по

себе здоровы. Они составляют грязь в этом соединении, но пусть немного

переменится расположение атомов, и выйдет что-нибудь другое: и все другое,

что выйдет, будет также здоровое, потому что основные элементы здоровы.

Откуда же здоровое свойство этой грязи? обратите внимание на положение этой

поляны: вы видите, что вода здесь имеет сток, и потому здесь не может быть

гнилости.

Да, движение есть реальность, - говорит Алексей Петрович, - потому

что движение - это жизнь, а реальность и жизнь одно и то же. Но жизнь имеет

главным своим элементом труд, а потому главный элемент реальности - труд, и

самый верный признак реальности - дельность.

Так видите, Алексей Петрович, когда солнце станет согревать эту грязь

и теплота станет перемещать ее элементы в более сложные химические

сочетания, то есть в сочетания высших форм, колос, который вырастает из этой

грязи от солнечного света, будет здоровый колос.

Да, потому что это грязь реальной жизни, - говорит Алексей Петрович.

Теперь перейдем на эту поляну. Берем и здесь растение, также

рассматриваем его корень. Он также загрязнен. Обратите внимание на характер

этой грязи. Нетрудно заметить, что это грязь гнилая.

То есть, фантастическая грязь, по научной терминологии, - говорит

Алексей Петрович.

Так; элементы этой грязи находятся в нездоровом состоянии.

Натурально, что, как бы они ни перемещались и какие бы другие вещи, не

похожие на грязь, ни выходили из этих элементов, все эти вещи будут

нездоровые, дрянные.

Да, потому что самые элементы нездоровы, - говорит Алексей Петрович.

Нам нетрудно будет открыть причину этого нездоровья...

То есть, этой фантастической гнилости, - говорит Алексей Петрович.

Да, гнилости этих элементов, если мы обратим внимание на положение

этой поляны. Вы видите, вода не имеет стока из нее, потому застаивается,

Да, отсутствие движения есть отсутствие труда, - говорит Алексей

Петрович, - потому что труд представляется в антропологическом анализе

коренною формою движения, дающего основание и содержание всем другим формам:

развлечению, отдыху, забаве, веселью; они без предшествующего труда не имеют

реальности. А без движения нет жизни, то есть реальности, потому это грязь

фантастическая, то есть гнилая. До недавнего времени не знали, как

возвращать здоровье таким полянам; но теперь открыто средство; это - дренаж

{69}: лишняя вода сбегает по канавам, остается воды сколько нужно, и она

движется, и поляна получает реальность. Но пока это средство не применено,

эта грязь остается фантастическою, то есть гнилою, а на ней не может быть

хорошей растительности; между тем как очень натурально, что на грязи

реальной являются хорошие растения, так как она грязь здоровая. Что и

требовалось доказать: o-e-a-a-dum, как говорится по латине.

Как говорится по латине "что и требовалось доказать", Вера Павловна не

может расслушать.

А у вас, Алексей Петрович, есть охота забавляться кухонною латинью и

силлогистикою, - говорит миленький, то есть муж.

Вера Павловна подходит к ним и говорит:

Да полноте вам толковать о своих анализах, тожествах и

антропологизмах, пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла

участвовать в разговоре, или лучше давайте играть.

Давайте играть, - говорит Алексей Петрович, - давайте исповедываться.

Давайте, давайте, это будет очень весело, - говорит Вера Павловна: - но вы

подали мысль, вы покажите и пример исполнения.

С удовольствием, сестра моя, - говорит Алексей Петрович, - но вам

сколько лет, милая сестра моя, осьмнадцать?

Скоро будет девятнадцать.

Но еще нет; потому положим осьмнадцать, и будем все исповедываться до

осьмнадцати лет, потому что нужно равенство условий. Я буду исповедываться

за себя и за жену. Мой отец был дьячок в губернском городе и занимался

переплетным мастерством, а мать пускала на квартиру семинаристов. С утра до

ночи отец и мать все хлопотали и толковали о куске хлеба. Отец выпивал, но

только когда приходилась нужда невтерпеж, - это реальное горе, или когда

доход был порядочный; тут он отдавал матери все деньги и говорил: "ну,

матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я себе

полтинничек оставил, на радости выпью" - это реальная радость. Моя мать

часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она

говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья

на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных

нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это -

реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха; и когда, при всем

этом, "концы не сходились", как она говорила, то есть нехватало денег на

покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, - тогда

она бивала нас. Она и ласкала нас, когда мы, хоть глупенькие дети, сами

вызывались помогать ей в работе, или когда мы делали что-нибудь другое

умное, или когда выдавалась ей редкая минута отдохнуть, и ее "поясницу

отпускало", как она говорила, - это все реальные радости...

Ах, довольно ваших реальных горестей и радостей, - говорит Вера

Павловна.

В таком случае, извольте слушать исповедь за Наташу.

Не хочу слушать: в ней такие же реальные горести и радости, - знаю.

Совершенная правда.

Но, быть может, вам интересно будет выслушать мою исповедь, - говорит

Серж, неизвестно откуда взявшийся.

Посмотрим, - говорит Вера Павловна.

Мой отец и мать, хотя были люди богатые, тоже вечно хлопотали и

толковали о деньгах; и богатые люди не свободны от таких же забот...

Вы не умеете исповедываться, Серж, - любезно говорит Алексей

Петрович, - вы скажите, почему они хлопотали о деньгах, какие расходы их

беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять?

Да, конечно, я понимаю, к чему вы спрашиваете, - говорит Серж, - но

оставим этот предмет, обратимся к другой стороне их мыслей. Они также

заботились о детях.

А кусок хлеба был обеспечен их детям? - спрашивает Алексей Петрович.

Конечно; но должно было позаботиться о том, чтобы...

Не исповедуйтесь, Серж, - говорит Алексей Петрович, - мы знаем вашу

историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, - вот почва, на которой вы

выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от

природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не

глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?

Пригоден на то, чтобы провожать Жюли повсюду, куда она берет меня с

собою; полезен на то, чтобы Жюли могла кутить, - отвечает Серж.

Из этого мы видим, - говорит Алексей Петрович, - что фантастическая

или нездоровая почва...

Ах, как вы надоели с вашею реальностью и фантастичностью! Давно

понятно, а они продолжают толковать! - говорит Вера Павловна.

Так не хочешь ли потолковать со мною? - говорит Марья Алексевна, тоже

неизвестно откуда взявшаяся: - вы, господа, удалитесь, потому что мать хочет

говорить с дочерью.

Все исчезают. Верочка видит себя наедине с Марьей Алексевною. Лицо

Марьи Алексевны принимает насмешливое выражение.

Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая и благородная, -

как же мне, грубой и злой пьянице, разговаривать с вами? У вас, Вера

Павловна, злая и дурная мать; а позвольте вас спросить, сударыня, о чем эта

мать заботилась? о куске хлеба: это по-вашему, по-ученому, реальная,

истинная, человеческая забота, не правда ли? Вы слышали ругательства, вы

видели дурные дела и низости; а позвольте вас спросить, какую цель они

имели? пустую, вздорную? Нет, сударыня. Нет, сударыня, какова бы ни была

жизнь вашего семейства, но это была не пустая, фантастическая жизнь. Видите,

Вера Павловна, я выучилась говорить по-вашему, по-ученому. Но вам, Вера

Павловна, прискорбно и стыдно, что ваша мать дурная и злая женщина? Вам

угодно, Вера Павловна, чтоб я была доброю и честною женщиною? Я ведьма, Вера

Павловна, я умею колдовать, я могу исполнить ваше желание. Извольте

смотреть, Вера Павловна, ваше желание исполняется: я, злая, исчезаю;

смотрите на добрую мать и ее дочь.

Комната. У порога храпит пьяный, небритый, гадкий мужчина. Кто - это

нельзя узнать, лицо наполовину закрыто рукою, наполовину покрыто синяками.

Кровать. На кровати женщина, - да, это Марья Алексевна, только добрая! зато

какая она бледная, дряхлая в свои 45 лет, какая изнуренная! У кровати

девушка лет 16, да это я сама, Верочка; только какая же я образованная. Да

что это? у меня и цвет лица какой-то желтый, да черты грубее, да и комната

какая бедная! Мебели почти нет. - "Верочка, друг мой, ангел мой, - говорит

Марья Алексевна, - приляг, отдохни, сокровище, ну, что на меня смотреть, я и

так полежу. Ведь ты третью ночь не спишь".

Ничего, маменька, я не устала, - говорит Верочка.

А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца

жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая;

злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя.

Верочка плачет.

Милая моя, ты не огорчись, я тебе не в укор это скажу, а в

предостереженье: ты зачем в пятницу из дому уходила, за день перед тем, как

я разнемоглась? - Верочка плачет.

Он тебя обманет, Верочка, брось ты его.

Нет, маменька.

Два месяца. Как это, в одну минуту, прошли два месяца? Сидит офицер. На

столе перед офицером бутылка. На коленях у офицера она, Верочка.

Еще дна месяца прошли в одну минуту.

Сидит барыня. Перед барынею стоит она, Верочка.

А гладить умеешь, милая?

А из каких ты, милая? крепостная или вольная?

У меня отец чиновник.

Так из благородных, милая? Так я тебя нанять не могу. Какая же ты

будешь слуга? Ступай, моя милая, не могу.

Верочка на улице.

Мамзель, а мамзель, - говорит какой-то пьяноватый юноша, - вы куда

идете? Я вас провожу, - Верочка бежит к Неве.

Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери была? -

говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. - Хорошо я колдовать умею? Аль

не угадала? Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты,

нейдут с языка-то! По магазинам ходила?

Ходила, - отвечает Верочка, а сама дрожит.

Видала? Слыхала?

Хорошо им жить? Ученые они? Книжки читают, об новых ваших порядках

думают, как бы людям добро делать? Думают, что ли? - говори!

Верочка молчит, а сама дрожит.

Эх из тебя и слова-то нейдут. Хорошо им жить? - спрашиваю.

Верочка молчит, а сама холодеет.

Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? - спрашиваю; хороши они? -

спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? - Молчишь! рыло-то воротишь! -

Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая - на мои воровские деньги учена.

Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что

такое добром называется. Понимаешь? _Все_ от меня, _моя_ ты дочь, понимаешь?

Я_ тебе мать.

Верочка и плачет, и дрожит, и холодеет.

Маменька, чего вы от меня хотите? Я не могу любить вас.

А я разве прошу: полюби?

Мне хотелось бы, по крайней мере, уважать вас, но я и этого не могу.

А я нуждаюсь в твоем уважении?

Что же вам нужно, маменька? зачем вы пришли ко мне так страшно

говорить со мною? Чего вы хотите от меня?

Будь признательна, неблагодарная. Не люби, не уважай. Я злая: что

меня любить? Я дурная: что меня уважать? Но ты пойми, Верка, что кабы я не

такая была, и ты бы не такая была. Хорошая ты - от меня дурной; добрая ты -

от меня злой. Пойми, Верка, благодарна будь.

Уйдите, Марья Алексевна, теперь я поговорю с сестрицею.

Марья Алексевна исчезает.

Невеста своих женихов, сестра своих сестер берет Верочку за руку, -

Верочка, я хотела всегда быть доброй с тобой, ведь ты добрая, а я такова,

каков сам человек, с которым я говорю. Но ты теперь грустная, - видишь, и я

грустная; посмотри, хороша ли я грустная?

Все-таки лучше всех на свете.

Поцелуй меня, Верочка, мы вместе огорчены. Ведь твоя мать говорила

правду. Я не люблю твою мать, но она мне нужна.

Разве без нее нельзя вам?

После будет можно, когда не нужно будет людям быть злыми. А теперь

нельзя. Видишь, добрые не могут сами стать на ноги, злые сильны, злые хитры.

Но видишь, Верочка, злые бывают разные: одним нужно, чтобы на свете

становилось хуже, другим, тоже злым, чтобы становилось лучше: так нужно для

их пользы. Видишь, твоей матери было нужно, чтобы ты была образованная: ведь

она брала у тебя деньги, которые ты получала за уроки; ведь она хотела, чтоб

ее дочь поймала богатого зятя ей, а для этого ей было нужно, чтобы ты была

образованная. Видишь, у нее были дурные мысли, но из них выходила польза

человеку: ведь тебе вышла польза? А у других злых не так. Если бы твоя мать

была Анна Петровна, разве ты училась бы так, чтобы ты стала образованная,

узнала добро, полюбила его? Нет, тебя бы не допустили узнать что-нибудь

хорошее, тебя бы сделали куклой, - так? Такой матери нужна дочь-кукла,

потому что она сама кукла, и все играет с куклами в куклы. А твоя мать

человек дурной, но все-таки человек, ей было нужно, чтобы ты не была куклой.

Видишь, как злые бывают разные? Одни мешают мне: ведь я хочу, чтобы люди

стали людьми, а они хотят, чтобы люди были куклами. А другие злые помогают

мне, - они не хотят помогать мне, но дают простор людям становиться людьми,

они собирают средства людям становиться людьми. А мне только этого и нужно.

Да, Верочка, теперь мне нельзя без таких злых, которые были бы против других

злых. Мои злые - злы, но под их злою рукою растет добро. Да, Верочка, будь

признательна к своей матери. Не люби ее, она злая, но ты ей всем обязана,

знай это: без нее не было бы тебя.

И всегда так будет? Нет, так не будет?

Да, Верочка, после так не будет. Когда добрые будут сильны, мне не

нужны будут злые, Это скоро будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им нельзя

быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были

злыми только потому, что им вредно было быть добрыми, а ведь они знают, что

добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.

А те злые, которые были куклами, что с ними будет? Мне и их жаль.

Они будут играть в другие куклы, только уж в безвредные куклы. Но

ведь у них не будет таких детей, как они: ведь у меня все люди будут людьми;

и их детей я выучу быть не куклами, а людьми.

Ах, как это будет хорошо!

Да, но и теперь хорошо, потому что готовится это хорошее; по крайней

мере, тем и теперь очень хорошо, кто готовит его. Когда ты, Верочка,

помогаешь кухарке готовить обед, ведь в кухне душно, чадно, а ведь тебе

хорошо, нужды нет, что душно и чадно? Всем хорошо сидеть за обедом, но лучше

всех тому, кто помогал готовить его: тому он вдвое вкуснее. А ты любишь

сладко покушать, Верочка, - правда?

Правда, - говорит Верочка и улыбается, что уличена в любви к сладким

печеньям и в хлопотах над ними в кухне.

Так о чем же грустить? Да ты уж и не грустишь.

Какая вы добрая!

И веселая, Верочка, я всегда веселая, и когда грустная, все-таки

веселая. - Правда?

Да, когда мне грустно, вы придете тоже как будто грустная, а всегда

сейчас прогоните грусть; с вами весело, очень весело.

А помнишь мою песенку: "Donc, vivons" {"Итак, живем" (франц.), -

Давай же петь.

Давайте.

Верочка! Да я разбудил тебя? впрочем, уж чай готов. Я было испугался:

слышу, ты стонешь, вошел, ты уже поешь.

Нет, мой миленький, не разбудил, я сама бы проснулась. А какой я сон

видела, миленький, я тебе расскажу за чаем. Ступай, я оденусь. А как вы

смели войти в мою комнату без дозволения, Дмитрий Сергеич? Вы забываетесь.

Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя поцелую за это.

Поцеловала; ступай же. Ступай, мне надо одеваться

Да уж так и быть, давай, я тебе прислужу вместо горничной.

Ну, пожалуй, миленький; только как это стыдно!

Мастерская Веры Павловны устроилась. Основания были просты, вначале

даже так просты, что нечего о них и говорить. Вера Павловна не сказала своим

трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько,

немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло

ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не

легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать

у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести

швейную. Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою

осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора

тоже не было ничего возбуждающего подозрение, то есть ничего особенного:

молодая и скромная женщина желает, чтобы работницы в мастерской были девушки

прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут

особенного? Не хочет ссор, и только; поэтому умно, и больше ничего. Вера

Павловна сама познакомилась с этими выбранными, хорошо познакомилась прежде,

чем сказала, что принимает их, это натурально; это тоже рекомендует ее как

женщину основательную, и только. Думать тут не над чем, не доверять нечему.

Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную

плату, Вера Павловна постоянно была в мастерской, и уже они успели узнать ее

очень близко как женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при

всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего

не было и не предвиделось, а только то, что хозяйка - хорошая хозяйка, у

которой дело пойдет: умеет вести.

Но когда кончился месяц, Вера Павловна пришла в мастерскую с какою-то

счетною книгою, попросила своих швей прекратить работу и послушать, что она

будет говорить.

Стала говорить она самым простым языком вещи понятные, очень понятные,

но каких от нее, да и ни от кого прежде, не слышали ее швеи:

Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, - начала она, - я могу про вас

сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не

скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить

с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь

странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете

с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как

женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.

Добрые люди говорят, что можно завести такие швейные мастерские, чтобы

швеям было работать в них много выгоднее, чем в тех мастерских, которые мы

все знаем. Мне и захотелось попробовать. Судя по первому месяцу, кажется,

что точно можно. Вы получали плату исправно, а вот я вам скажу, сколько,

кроме этой платы и всех других расходов, осталось у меня денег в прибыли. -

Вера Павловна прочла счет прихода и расхода за месяц. В расход были

поставлены, кроме выданной платы, все другие издержки: на наем комнаты, на

освещение, даже издержки Веры Павловны на извозчика по делам мастерской,

около рубля.

Вы видите, - продолжала она: - у меня в руках остается столько-то

денег. Теперь: что делать с ними! Я завела мастерскую затем, чтобы эти

прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены.

Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну, каждой особо. После

посмотрим, так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь другим

манером, еще выгоднее для вас. - Она раздала деньги.

Швеи несколько времени не могли опомниться от удивления, потом начали

благодарить. Вера Павловна дала им довольно поговорить о их благодарности за

полученные деньги, чтобы не обидеть отказом слушать, похожим на равнодушие к

их мнению и расположению; потом продолжала:

Теперь надобно мне рассказать вам самую трудную вещь изо всего, о чем

придется нам когда-нибудь говорить, и не знаю, сумею ли рассказать ее

хорошенько. А все-таки поговорить надобно. Зачем я эти деньги не оставила у

себя, и какая охота была мне заводить мастерскую, если не брать от нее

дохода? Мы с мужем живем, как вы знаете, без нужды: люди не богатые, но

всего у нас довольно. А если бы мне чего было мало, мне стоило бы мужу

сказать, да и говорить бы не надобно, он бы сам заметил, что мне нужно

больше денег, и было бы у меня больше денег. Он теперь занимается не такими

делами, которые выгоднее, а такими, которые ему больше нравятся. Но ведь мы

с ним друг друга очень любим, и ему всего приятнее делать то, что для меня

приятно, все равно, как и мне для него. Поэтому, если бы мне недоставало

денег, он занялся бы такими делами, которые выгоднее нынешних его занятий, а

он сумел бы найти, потому что он человек умный и оборотливый, - ведь вы его

несколько знаете. А если он этого не делает, значит, мне довольно и тех

денег, которые у нас с ним есть. Это потому, что у меня нет большого

пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных людей разные

пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у

других - к нарядам или картам, и все такие люди готовы даже разориться для

своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их

пристрастие им дороже денег. А у меня пристрастие вот к тому, чем заняться я

с вами пробую, и я на свое пристрастие не то что не разоряюсь, а даже и

вовсе не трачу никаких денег, только что рада им заниматься и без дохода от

него себе. Что ж, по-моему, тут нет ничего странного: кто же от своего

пристрастия ищет дохода? Всякий еще деньги на него тратит. А я и того не

делаю, не трачу. Значит, мне еще большая выгода перед другими, если я своим

пристрастием занимаюсь, и нахожу себе удовольствие без убытка себе, когда

другим их удовольствие стоит денег. Почему ж у меня это пристрастие? - Вот

почему. Добрые и умные люди написали много книг о том, как надобно жить на

свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, - говорят они, - в том,

чтобы мастерские завести по новому порядку {70}. Вот мне и хочется

посмотреть, сумеем ли мы с вами завести такой порядок, какой нужно. Это все

равно, как иному хочется выстроить хороший дом, другому - развести хороший

сад или оранжерею, чтобы на них любоваться: так вот мне хочется завести

хорошую швейную мастерскую, чтобы весело было любоваться на нее.

Конечно, уж и то было бы порядочно, если бы я стала только каждый месяц

раздавать вам прибыль, как теперь. Но умные люди говорят, что можно сделать

еще гораздо лучше, так что и прибыли будет больше, и можно выгоднее делать

употребление из нее. Говорят, будто можно устроить очень хорошо. Вот мы

посмотрим. Я буду вам понемногу рассказывать, что еще можно сделать, по

словам умных людей, да вы и сами будете присматриваться, так будете

замечать, и как вам покажется, что можно сделать что-нибудь хорошее, мы и

будем пробовать это делать, - понемножечку, как можно будет. Но только

надобно вам сказать, что я без вас ничего нового не стану заводить. Только

то и будет новое, чего вы сами захотите. Умные люди говорят, что только то и

выходит хорошо, что люди сами захотят делать. И я так думаю. Стало быть, вам

не для чего бояться нового, все будет по-старому, кроме того, что сами вы

захотите переменить. Без вашего желания ничего не будет.

А вот теперь мое последнее хозяйское распоряжение без вашего совета. Вы

видите, надобно вести счеты и смотреть за тем, чтобы не было лишних

расходов. В прошлый месяц я одна это делала; а теперь одна делать не хочу.

Выберите двух из себя, чтоб они занимались этим вместе со мною. Я без них

ничего не буду делать. Ведь ваши деньги, а не мои, стало быть, вам надобно и

смотреть за ними. Теперь это дело еще новое; неизвестно, кто из вас больше

способен к нему, так для пробы надобно сначала выбрать на короткое время, а

через неделю увидите, других ли выбрать, или оставить прежних в должности.

Долгие разговоры были возбуждены этими необыкновенными словами. Но

доверие было уже приобретено Верою Павловною; да и говорила она просто, не

заходя далеко вперед, не рисуя никаких особенно заманчивых перспектив,

которые после минутного восторга рождают недоверие. Потому девушки не сочли

ее помешанною, а только и было нужно, чтобы не сочли помешанною. Дело пошло

понемногу.

Конечно, понемногу. Вот короткая история мастерской за целые три года,

в которые эта мастерская составляла главную сторону истории самой Веры

Павловны.

Девушки, из которых образовалась основа мастерской, были выбраны

осмотрительно, были хорошие швеи, были прямо заинтересованы в успехе работы;

потому, натуральным образом, работа шла очень успешно. Мастерская не теряла

ни одной из тех дам, которые раз пробовали сделать ей заказ. Явилась

некоторая зависть со стороны нескольких магазинов и швейных, но это не

произвело никакого влияния, кроме того, что, для устранения всяких придирок,

Вере Павловне очень скоро понадобилось получить право иметь на мастерской

вывеску. Скоро заказов стало получаться больше, нежели могли исполнять

девушки, с самого начала вошедшие в мастерскую, и состав ее постепенно

увеличивался. Через полтора года в ней было до двадцати девушек, потом и

Одно из первых последствий того, что окончательный голос по всему

управлению дан был самим швеям, состояло в решении, которого и следовало

ожидать: в первый же месяц управления девушки определили, что не годится

самой Вере Павловне работать без вознаграждения. Когда они объявили ей об

этом, она сказала, что и действительно так следует. Хотели дать ей третью

часть прибыли. Она откладывала ее несколько времени в сторону, пока

растолковала девушкам, что это противно основной мысли их порядка. Они

довольно долго не могли понять этого; но потом согласились, что Вера

Павловна отказывается от особенной доли прибыли не из самолюбия, а потому,

что так нужно по сущности дела. К этому времени мастерская приняла уже такой

размер, что Вера Павловна не успевала одна быть закройщицею, надобно было

иметь еще другую; Вере Павловне положили такое жалованье, как другой

закройщице. Деньги, которые прежде откладывала она из прибыли, теперь были

приняты назад в кассу, по ее просьбе, кроме того, что следовало ей, как

закройщице; остальные пошли на устройство банка. Около года Вера Павловна

большую часть дня проводила в мастерской и работала действительно не меньше

всякой другой по количеству времени. Когда она увидела возможность быть в

мастерской уже не целый день, плата ей была уменьшаема, как уменьшалось

время ее занятий.

Как делить прибыль? Вере Павловне хотелось довести до того, чтобы

прибыль делилась поровну между всеми. До этого дошли только в половине

третьего года, а прежде того перешли через несколько разных ступеней,

начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате. Прежде всего

увидели, что если девушка пропускала без работы несколько дней по болезни

или другим уважительным причинам, то нехорошо за это уменьшать ее долю из

прибыли, которая ведь приобретена не собственно этими днями, а всем ходом

работ и общим состоянием мастерской. Потом согласились, что закройщицы и

другие девушки, получающие особую плату по развозу заказов и другим

должностям, уже довольно вознаграждаются своим собственным жалованьем, и что

несправедливо им брать больше других еще и из прибыли. Простые швеи, не

занимавшие должностей, были так деликатны, что не требовали этой перемены,

когда заметили несправедливость прежнего порядка, ими же заведенного: сами

должностные лица почувствовали неловкость пользования лишним и отказывались

от него, когда достаточно поняли дух нового порядка. Надобно, впрочем,

сказать, что эта временная деликатность - терпения одних и отказа других -

не представляла особенного подвига, при постоянном улучшении дел тех и

других. Труднее всего было развить понятие о том, что простые швеи должны

все получать одинаковую долю из прибыли, хотя одни успевают зарабатывать

больше жалованья, чем другие, что швеи, работающие успешнее других, уже

достаточно вознаграждаются за успешность своей работы тем, что успевают

зарабатывать больше платы. Это и была последняя перемена в распределении

прибыли, сделанная уже в половине третьего года, когда мастерская поняла,

что получение прибыли - не вознаграждение за искусство той или другой

личности, а результат общего характера мастерской, - результат ее

устройства, ее цели, а цель эта - всевозможная одинаковость пользы от работы

для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от

этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а

характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для

единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой

застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития

порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная

хлопотливость самой бойкой или даровитой.

Я пропускаю множество подробностей, потому что не описываю мастерскую,

а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки

деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то

единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она

вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала

свое правило: не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять,

предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.

Прибыль делилась каждый месяц. Сначала каждая девушка брала всю ее и

расходовала отдельно от других: у каждой были безотлагательные надобности, и

не было привычки действовать дружно. Когда от постоянного участия в делах

они приобрели навык соображать весь ход работ в мастерской, Вера Павловна

обратила их внимание на то, что в их мастерстве количество заказов

распределяется по месяцам года очень неодинаково и что в месяцы особенно

выгодные недурно било бы отлагать часть прибыли для уравнения невыгодных

месяцев. Счеты велись очень точные, девушки знали, что если кто из них

покинет мастерскую, то без задержки получит свою долю, остающуюся в кассе.

Потому они согласились на предложение. Образовался небольшой запасный

капитал, он постепенно рос; начали приискивать разные употребления ему. С

первого же раза все поняли, что из него можно делать ссуды тем участницам,

которым встречается экстренная надобность в деньгах, и никто не захотел

присчитывать проценты на занятые деньги: бедные люди имеют понятие, что

хорошее денежное пособие бывает без процентов. За учреждением этого банка

последовало основание комиссионерства для закупок: девушки нашли выгодным

покупать чай, кофе, сахар, обувь, многие другие вещи через посредство

мастерской, которая брала товары не по мелочи, стало быть, дешевле. От этого

порядком устроить покупку хлеба и других припасов, которые берутся каждый

день в булочных и мелочных лавочках; но тут же увидели, что для этого

надобно всем жить по соседству: стали собираться по нескольку на одну

квартиру, выбирать квартиры подле мастерской. Тогда явилось у мастерской

свое агентство по делам с булочною и мелочною лавочкою. А года через полтора

почти все девушки уже жили на одной большой квартире, имели общий стол,

запасались провизиею тем порядком, как делается в больших хозяйствах.

Половина девушек были существа одинокие. У некоторых были старухи

родственницы, матери или тетки; две содержали стариков-отцов; у многих были

маленькие братья или сестры. По этим родственным отношениям три девушки не

могли поселиться на общей квартире: у одной мать была неуживчивого

характера; у другой мать была чиновница и не хотела жить вместе с мужичками,

у третьей отец был пьяница. Они пользовались только услугами агентства;

точно так же и те швеи, которые были не девушки, а замужние женщины. Но,

кроме трех, все остальные девушки, имевшие родственников на своих руках,

жили на общей квартире. Сами они жили в одних комнатах, по две, по три в

одной; их родственники или родственницы расположились по своим удобствам: у

двух старух были особые комнаты у каждой, остальные старухи жили вместе. Для

маленьких мальчиков была своя комната, две другие для девочек. Положено

было, что мальчики могут оставаться тут до 8 лет; тех, кому было больше,

размещали по мастерствам.

Всему велся очень точный счет, чтобы вся компания жила твердою мыслью,

что никто ни у кого не в обиде, никто никому не в убыток. Расчеты одиноких

девушек по квартире и столу были просты. После нескольких колебаний

взрослой девицы, потом содержание девочки до 12 лет считалось за третью

долю, с 12 - за половину содержания сестры ее, с 1З лет девочки поступали в

ученицы в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было, что с

16 лет они становятся полными участницами компании, если будут признаны

выучившимися хорошо шить. За содержание взрослых родных считалось,

разумеется, столько же, как за содержание швей. За отдельные комнаты была

особая плата. Почти все старухи и все три старика, жившие в

мастерской-квартире, занимались делами по кухне и другим хозяйственным

вещам; за это, конечно, считалась им плата.

Все это очень скоро рассказывается на словах, да и на деле показалось

очень легко, просто, натурально, когда устроилось. Но устраивалось медленно,

и каждая новая мера стоила очень многих рассуждений, каждый переход был

следствием целого ряда хлопот. Было бы слишком длинно и сухо говорить о

других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о разделе и

употреблении прибыли; о многом придется вовсе не говорить, чтобы не

наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела

свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время, не занятое

заказами, - отдельного магазина она еще не могла иметь, но вошла в сделку с

одною из лавок Гостиного двора, завела маленькую лавочку в Толкучем рынке, -

две из старух были приказчицами в лавочке. Но надобно несколько подробнее

сказать об одной стороне жизни мастерской.

Вера Павловна с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои

не перерывала ее надобность опять заняться распоряжениями. Потом девушки

отдыхали от слушания; потом опять чтение, и опять отдых. Нечего и говорить,

что девушки с первых же дней пристрастились к чтению, некоторые были

охотницы до него и прежде. Через две-три недели чтение во время работы

приняло регулярный вид. Через три-четыре месяца явилось несколько мастериц

получасу, и что этот получас зачитывается им за работу. Когда с Веры

заменявшая иногда чтение рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом

рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний. Потом,

Это было очень большим шагом, - Вера Павловна увидела возможность завесть

и правильное преподавание: девушки стали так любознательны, а работа их шла

так успешно, что они решили делать среди рабочего дня, перед обедом, большой

перерыв для слушания уроков.

Алексей Петрович, - сказала Вера Павловна, бывши однажды у

Мерцаловых, - у меня есть к вам просьба. Наташа уж на моей стороне. Моя

мастерская становится лицеем всевозможных знаний. Будьте одним из

профессоров,

Что ж я стану им преподавать? разве латинский и греческий, или логику

и реторику? - сказал, смеясь, Алексей Петрович. - Ведь моя специальность не

очень интересна, по вашему мнению и еще по мнению одного человека, про

которого я знаю, кто он {71}.

Нет, вы необходимы именно, как специалист: вы будете служить щитом

благонравия и отличного направления наших наук.

А ведь это правда. Вижу, без меня было бы неблагонравно. Назначайте

Например, русская история, очерки из всеобщей истории.

специалист. Отлично. Две должности: профессор и щит. Наталья Андреевна,

Лопухов, два-три студента, сама Вера Павловна были другими профессорами, как

они в шутку называли себя.

Вместе с преподаванием, устраивались и развлечения. Бывали вечера,

бывали загородные прогулки: сначала изредка, потом, когда было уже побольше

денег, то и чаще; брали ложи в театре. На третью зиму было абонировано

десять мест в боковых местах итальянской оперы {72}.

Сколько было радости, сколько счастья Вере Павловне; очень много трудов

и хлопот, были и огорчения. Особенно сильно подействовало не только на нее,

но и на весь кружок несчастие одной из лучших девушек мастерской. Сашенька

Прибыткова, одна из тех трех швей, которых нашла сама Вера Павловна, была

очень недурна, была очень деликатна. У ней был жених, добрый, хороший

молодой человек, чиновник. Однажды она шла по улице, довольно поздно. К ней

пристал какой-то господин. Она ускорила шаг. Он за нею, схватил ее за руку.

Она рванулась и вырвалась; но движением вырвавшейся руки задела его по

груди, на тротуаре зазвенели оторвавшиеся часы любезного господина. Любезный

господин схватил Прибыткову уже с апломбом и чувством законного права, и

закричал: "Воровство! будочник!" Прибежали два будочника и отвели Прибыткову

на съезжую. В мастерской три дня ничего не знали о ее судьбе и не могли

придумать, куда она пропала. На четвертый день добрый солдат, один из

служителей при съезжей, принес Вере Павловне записку от Прибытковой. Тотчас

же Лопухов отправился хлопотать. Ему наговорили грубостей, он наговорил их

вдвое, и отправился к Сержу. Серж и Жюли были на каком-то далеком и большом

пикнике и возвратились только на другой день. Через два часа после того как

возвратился Серж, частный пристав извинился перед Прибытковой, поехал

извиняться перед ее женихом. Но жениха он не застал. Жених уже был накануне

у Прибытковой на съезжей, узнал от задержавших ее будочников имя франта,

пришел к нему, вызвал его на дуэль; до вызова франт извинялся в своей ошибке

довольно насмешливым тоном, а, услышав вызов, расхохотался. Чиновник сказал:

"так вот от этого вызова не откажетесь" и ударил его по лицу; франт схватил

палку, чиновник толкнул его в грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга;

барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском на острый

выступ резной подножки стола. Чиновник очутился в остроге, началось дело, и

поры жалко было смотреть на Прибыткову.

Было в мастерской еще несколько историй, не таких уголовных, но тоже

невеселых: истории обыкновенные, те, от которых девушкам бывают долгие

слезы, а молодым или пожилым людям не долгое, но приятное развлечение. Вера

Павловна знала, что, при нынешних понятиях и обстоятельствах, эти истории

неизбежны, что не может всегда предохранить от них никакая заботливость

других о девушках, никакая осторожность самих девушек. Это то же, что в

старину была оспа, пока не выучились предотвращать ее. Теперь кто пострадает

от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не

то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да

разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не

заперся в карантин, пока выздоровеет. Так теперь с этими историями:

когда-нибудь и от этой оспы люди избавят себя, даже и средство известно,

только еще не хотят принимать его, все равно, как долго, очень долго не

хотели принимать и средства против оспы {73}. Знала Вера Павловна, что это

гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы

даже из самых заботливых рук; - но ведь это еще плохое утешение, когда

знаешь только, что "я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не

виновата"; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере

Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало

искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только

помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость,

вразумлять, что "перестань плакать, - как перестанешь, так и не о чем будет

плакать".

Но гораздо больше, - о, гораздо больше! - было радости. Да все было

радость, кроме огорчений; а ведь огорчения были только отдельными, да и

редкими случаями: ныне, через полгода, огорчишься за одну, а в то же время

радуешься за всех других; а пройдет две-три недели, и за эту одну тоже уж

можно опять радоваться. Светел и весел был весь обыденный ход дела,

постоянно радовал Веру Павловну. А если и бывали иногда в нем тяжелые

нарушения от огорчений, за них вознаграждали и особенные радостные случаи,

которые встречались чаще огорчений: вот удалось очень хорошо пристроить

маленьких сестру или брата той-другой девушки; на третий год, две девушки

выдержали экзамен на домашних учительниц, - ведь это было какое счастье для

них! Было несколько разных таких хороших случаев. А чаше всего причиною

веселья для всей мастерской и радости для Веры Павловны бывали свадьбы. Их

бывало довольно много, и все были удачны. Свадьба устраивалась очень весело:

много бывало вечеров и перед нею и после нее, много сюрпризов невесте от

подруг по мастерской; из резервного фонда делалось ей приданое: но опять,

сколько и хлопот бывало тут Вере Павловне, - полные руки, разумеется! Одно

только сначала казалось мастерской неделикатно со стороны Веры Павловны:

первая невеста просила ее быть посаженною матерью и не упросила; вторая тоже

просила и не упросила. Чаще всего посаженною матерью бывала Мерцалова или ее

мать, тоже очень хорошая дама, а Вера Павловна никогда: она и одевала, и

провожала невесту в церковь, но только как одна из подруг. В первый раз

подумали, что отказ был от недовольства чем-нибудь, но нет: Вера Павловна

была очень рада приглашению, только не приняла его; во второй раз поняли,

что это, просто, скромность: Вере Павловне не хотелось официально являться

патроншею невесты. Да и вообще она всячески избегала всякого вида влияния,

старалась выводить вперед других и успевала в этом, так что многие из дам,

приезжавших в мастерскую для заказов, не различали ее от двух других

закройщиц. А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех

своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот

порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она

старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская

могла бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно другие

такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! - это было бы

лучше всего! - даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из

разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая

любимая мечта Веры Павловны.

И вот таким образом прошло почти три года со времени основания

мастерской, более трех лет со времени замужества Веры Павловны. Как тихо и

деятельно прошли эти годы, как полны были они и спокойствия, и радости, и

всего доброго.

Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит

нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно

сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает - нет, думает: "как тепло,

мягко, хорошо, славно нежиться поутру"; так и нежится, пока из нейтральной

комнаты, - нет, надобно сказать: одной из нейтральных комнат, теперь уже две

их, ведь это уже четвертый год замужества, - муж, то есть "миленький",

говорит: "Верочка, проснулась?" - "Да, миленький". Это значит, что муж может

начинать делать чай: поутру он делает чай, и что Вера Павловна, - нет, в

своей комнате она не Вера Павловна, а Верочка, - начинает одеваться. Как же

долго она одевается! - нет, она одевается скоро, в одну минуту, но она долго

плещется в воде, она любит плескаться, и потом долго причесывает волосы, -

нет, не причесывает долго, это она делает в одну минуту, а долго так шалит

ими, потому что она любит свои волосы; впрочем, иногда долго занимается она

и одною из настоящих статей туалета, надеванием ботинок; у ней отличные

ботинки; она одевается очень скромно, но ботинки ее страсть.

Вот она и выходит к чаю, обнимает мужа: - "каково почивал, миленький?",

толкует ему за чаем о разных пустяках и непустяках; впрочем, Вера Павловна -

нет, Верочка: она и за утренним чаем еще Верочка - пьет не столько чай,

сколько сливки; чай только предлог для сливок, их больше половины чашки;

сливки - это тоже ее страсть. Трудно иметь хорошие сливки в Петербурге, но

Верочка отыскала действительно отличные, без всякой подмеси. У ней есть

мечта иметь свою корову; что ж, если дела пойдут, как шли, это можно будет

сделать через год. Но вот десять часов. "Миленький" уходит на уроки или на

занятие: он служит в конторе одного фабриканта. Вера Павловна, - теперь она

уже окончательно Вера Павловна до следующего утра, - хлопочет по хозяйству:

ведь у ней одна служанка, молоденькая девочка, которую надобно учить всему;

а только выучишь, надобно приучать новую к порядку: служанки не держатся у

Веры Павловны, все выходят замуж - полгода, немного больше, смотришь, Вера

Павловна уж и шьет себе какую-нибудь пелеринку или рукавчики, готовясь быть

посаженною матерью; тут уж нельзя отказаться, -"как же, Вера Павловна, ведь

вы сами все устроили, некому быть, кроме вас". Да, много хлопот по

хозяйству. Потом надобно отправляться на уроки, их довольно много, часов 10

в неделю: больше было бы тяжело, да и некогда. Перед уроками надобно

довольно надолго зайти в мастерскую, возвращаясь с уроков, тоже надобно

заглянуть в нее. А вот и обед с "миленьким". За обедом довольно часто бывает

кто-нибудь: один, много двое, - больше двоих нельзя; когда и двое обедают,

уж надобно несколько хлопотать, готовить новое блюдо, чтобы достало кушанья.

Если Вера Павловна возвращается усталая, обед бывает проще; она перед обедом

сидит в своей комнате, отдыхая, и обед остается, какой был начат при ее

помощи, а докончен без нее. Если же она возвращается не усталая, в кухне

начинает кипеть дело, и к обеду является прибавка, какое-нибудь печенье,

чаще всего что-нибудь такое, что едят со сливками, то есть, что может

служить предлогом для сливок. За обедом Вера Павловна опять рассказывает и

расспрашивает, но больше рассказывает; да и как же не рассказывать? Сколько

нового надобно сообщить об одной мастерской. После обеда сидит еще с

четверть часа с миленьким, "до свиданья" и расходятся по своим комнатам, и

Вера Павловна опять на свою кроватку, и читает, и нежится; частенько даже

спит, даже очень часто, даже чуть ли не наполовину дней спит час-полтора, -

это слабость, и чуть ли даже не слабость дурного тона, но Вера Павловна спит

после обеда, когда заснется, и даже любит, чтобы заснулось, и не чувствует

ни стыда, ни раскаяния в этой слабости дурного тона. Встает, вздремнувши или

так понежившись часа полтора-два, одевается, опять в мастерскую, остается

там до чаю. Если вечером нет никого, то за чаем опять рассказ миленькому, и

с полчаса сидят в нейтральной комнате; потом "до свиданья, миленький",

целуются и расходятся до завтрашнего чаю. Теперь Вера Павловна, иногда

довольно долго, часов до двух, работает, читает, отдыхает от чтения за

фортепьяно, - рояль стоит в ее комнате; рояль недавно куплен, прежде был

абонированный; это было тоже довольно порядочное веселье, когда был куплен

свой рояль, - ведь это и дешевле. Он куплен по случаю, за 100 рублей,

маленький Эраровский, старый, поправка стоила около 7О рублей; но зато рояль

действительно очень хорошего тона. Изредка миленький приходит послушать

пение, но только изредка: у него очень много работы. Так проходит вечер:

работа, чтение, игра, пение, больше всего чтение и пение. Это, когда никого

нет. Но очень часто по вечерам бывают гости, - большею частью молодые люди,

моложе "миленького", моложе самой Веры Павловны, - из числа их и

преподаватели мастерской. Они очень уважают Лопухова, считают его одною из

лучших голов в Петербурге, может быть, они и не ошибаются, и настоящая связь

их с Лопуховыми заключается в этом: {74} они находят полезными для себя

разговоры с Дмитрием Сергеичем. К Вере Павловне они питают беспредельное

благоговение, она даже дает им целовать свою руку, не чувствуя себе

унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то

есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею

частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает

довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой

беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не

больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой

молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою

Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда

уважается мать, даже хорошая. Впрочем, пение уже не дурачество, хоть иногда

не обходится без дурачеств; но большею частью Вера Павловна поет серьезно,

иногда и без пения играет серьезно, и слушатели тогда сидят в немой тишине.

Не очень редко бывают гости и постарше, ровня Лопуховым: большею частью

бывшие товарищи Лопухова, знакомые его бывших товарищей, человека два-три

молодых профессоров, почти все люди бессемейные; из семейных людей почти

только Мерцаловы. Лопуховы бывают в гостях не так часто, почти только у

Мерцаловых, да у матери и отца Мерцаловой; у этих добрых простых стариков

есть множество сыновей, занимающих порядочные должности по всевозможным

ведомствам, и потому в доме стариков, живущих с некоторым изобилием, Вера

Павловна видит многоразличное и разнокалиберное общество.

Вольная, просторная, деятельная жизнь, и не без некоторого сибаритства:

лежанья нежась в своей теплой, мягкой постельке, сливок и печений со

сливками, - она очень нравится Вере Павловне.

Бывает ли лучше жизнь на свете? Вере Павловне еще кажется: нет.

Да в начале молодости едва ли бывает.

Но годы идут, и с годами становится лучше, если жизнь идет, как должна

идти, как теперь идет у немногих. Как будет когда-нибудь идти у всех.

Однажды, - это было уже под конец лета, - девушки собрались, по

обыкновению, в воскресенье на загородную прогулку. Летом они почти каждый

праздник ездили на лодках, на острова. Вера Павловна обыкновенно ездила с

ними, в этот раз поехал и Дмитрий Сергеич, вот почему прогулка и была

замечательна: его спутничество было редкостью, и в то лето он ехал еще

только во второй раз. Мастерская, узнав об этом, осталась очень довольна:

Вера Павловна будет еще веселее обыкновенного, и надобно ждать, что прогулка

будет особенно, особенно одушевлена. Некоторые, располагавшие провести

воскресенье иначе, изменили свой план и присоединились к собиравшимся ехать.

Понадобилось взять, вместо четырех больших яликов, пять, и того оказалось

мало, взяли шестой. Компания имела человек пятьдесят или больше народа:

более двадцати швей, - только шесть не участвовали в прогулке, - три пожилые

женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые

человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой - мелкий торговец,

и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек

пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое

офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов. Взяли с

собою четыре больших самовара, целые груды всяких булочных изделий,

громадные запасы холодной телятины и тому подобного: народ молодой, движенья

будет много, да еще на воздухе, - на аппетит можно рассчитывать; было и с

полдюжины бутылок вина: на 5О человек, в том числе более 10 молодых людей,

кажется, не много.

И действительно, прогулка удалась как нельзя лучше. Тут всего было:

танцовали в 16 пар, и только в 12 пар, зато и в 18, одну кадриль даже в 20

пар; играли в горелки, чуть ли не в 22 пары, импровизировали трое качелей

между деревьями; в промежутках всего этого пили чай, закусывали; с полчаса,

Нет, меньше, гораздо меньше, чуть ли не половина компании даже слушала

спор Дмитрия Сергеича с двумя студентами {75}, самыми коренными его

приятелями из всех младших его приятелей; они отыскивали друг в друге

неконсеквентности, модерантизм, буржуазность, - это были взаимные

опорочиванья; но, в частности, у каждого отыскивался и особенный грех. У

одного студента - романтизм, у Дмитрия Сергеича - схематистика, у другого

студента - ригоризм; разумеется, постороннему человеку трудно выдержать

такие разыскиванья дольше пяти минут, даже один из споривших, романтик, не

выдержал больше полутора часов, убежал к танцующим, но убежал не без славы.

Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть

меня тут и не было {76}, и зная, что предмету его гнева уж немало лет, он

воскликнул: "да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на

днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет

человек может сохранять честный образ мыслей". - Да ведь я знаю, кто эта

дама, -сказал офицер, на беду романтика подошедший к спорившим: - это г-жа

N.; она при мне это и сказала; и она действительно отличная женщина, только

ее тут же уличили, что за полчаса перед тем она хвалилась, что ей 26 лет, и

помнишь, сколько она хохотала вместе со всеми? И теперь все четверо

захохотали, и романтик с хохотом бежал. Но офицер заместил его в споре, и

пошла потеха пуще прежней, до самого чаю. И офицер, жесточе чем романтик

обличая ригориста и схематиста, сам был сильно уличаем в огюст-контизме.

После чаю офицер объявил, что пока он еще имеет лета честного образа мыслей,

он непрочь присоединиться к другим людям тех же лет; Дмитрий Сергеич, а

тогда уж поневоле и ригорист, последовали его примеру: танцовать не

танцовали, но в горелки играли. А когда мужчины вздумали бегать взапуски,

прыгать через канаву, то три мыслителя отличились самыми усердными

состязателями мужественных упражнений: офицер получил первенство в прыганье

через канаву, Дмитрий Сергеич, человек очень сильный, вошел в большой азарт,

когда офицер поборол его: он надеялся быть первым на этом поприще после

ригориста, который очень удобно поднимал на воздухе и клал на землю офицера

и Дмитрия Сергеича вместе, это не вводило в амбицию ни Дмитрия Сергеича, ни

офицера: ригорист был признанный атлет, но Дмитрию Сергеичу никак не

хотелось оставить на себе того афронта, что не может побороть офицера; пять

раз он схватывался с ним, и все пять раз офицер низлагал его, хотя не без

труда. После шестой схватки Дмитрий Сергеич признал себя, несомненно,

слабейшим: оба они выбились из сил. Три мыслителя прилегли на траву,

продолжали спор; теперь огюст-контистом оказался уже Дмитрий Сергеич, а

схематистом офицер, но ригорист так и остался ригористом.

Отправились домой в 11 часов. Старухи и дети так и заснули в лодках;

хорошо, что запасено было много теплой одежды, зато остальные говорили

безумолку, и на всех шести яликах не было перерыва шуткам и смеху.

Через два дня, за утренним чаем, Вера Павловна заметила мужу, что цвет

его лица ей не нравится. Он сказал, что действительно эту ночь спал не

совсем хорошо и вчера с вечера чувствовал себя дурно, но что это ничего,

немного простудился на прогулке, конечно, в то время, когда долго лежал на

земле после беганья и борьбы; побранил себя за неосторожность, но уверил

Веру Павловну, что это пустяки. Он отправился на свои обыкновенные занятия;

за вечерним чаем говорил, что, кажется, совершенно все прошло, но поутру на

другой день сказал, что ему надобно будет несколько времени посидеть дома.

Вера Павловна, сильно встревожившаяся и вчера, теперь серьезно испугалась и

потребовала, чтобы Дмитрий Сергеич пригласил медика. - "Да ведь я сам медик,

и сам сумею лечиться, если понадобится; а теперь пока еще не нужно", -

отговаривался Дмитрий Сергеич. Но Вера Павловна была неотступна, и он

написал записку Кирсанову, говорил в ней, что болезнь пустая и что он просит

его только в угождение жене.

Поэтому Кирсанов не поторопился: пробыл в гошпитале до самого обеда и

приехал к Лопуховым уже часу в 6-м вечера.

Нет, Александр, я хорошо сделал, что позвал тебя, - сказал Лопухов: -

опасности нет, и вероятно не будет; но у меня воспаление в легких. Конечно,

я и без тебя вылечился бы, но все-таки навещай. Нельзя, нужно для очищения

совести: ведь я не бобыль, как ты.

Долго они щупали бока одному из себя, Кирсанов слушал грудь, и нашли

оба, что Лопухов не ошибся: опасности нет, и вероятно не будет, но

воспаление в легких сильное. Придется пролежать недели полторы. Немного

запустил Лопухов свою болезнь, но все-таки еще ничего.

Кирсанову пришлось долго толковать с Верою Павловною, успокоивать ее.

Наконец, она поверила вполне, что ее не обманывают, что, по всей

вероятности, болезнь не только не опасна, но и не тяжела; но ведь только "по

всей вероятности", а мало ли что бывает против всякой вероятности?

Кирсанов стал бывать по два раза в день у больного: они с ним оба

видели, что болезнь проста и не опасна. На четвертый день поутру Кирсанов

сказал Вере Павловне:

Дмитрий ничего, хорош: еще дня три-четыре будет тяжеловато, но не

тяжеле вчерашнего, а потом станет уж и поправляться. Но о вас, Вера

Павловна, я хочу поговорить с вами серьезно. Вы дурно делаете: зачем не

спать по ночам? Ему совершенно не нужна сиделка, да и я не нужен. А себе вы

можете повредить, и совершенно без надобности. Ведь у вас и теперь нервы уж

довольно расстроены.

Долго он урезонивал Веру Павловну, но без всякого толку. "Никак" и "ни

за что", и "я сама рада бы, да не могу", т. е. спать по ночам и оставлять

Я хочу рассказать вам историю о целой череде так называемых «вещих снов», которые приснились одной моей приятельнице, назовем её Верой Павловной (по аналогии с одной широко известной в литературе соней). И хотя в наше время, когда весь эфир забит битвами экстрасенсов, вещими снами никого не удивишь, эта история показалась мне очень занимательной. В ней присутствует какая-то доля чертовщинки, не последнюю роль в ней сыграл Интернет, но главное, что в её достоверности я уверена на все сто процентов.

Вера Павловна - дитя своего века, хотя, возраст у неё такой, что справедливее будет назвать её дитятей двух веков. ХХ век дал ей образование, сформировал как личность и подарил ей на счастье розовые очки. И они действительно принесли ей счастье. Она искренне любила свою Родину и гордилась ею, к политике и религии относилась приблизительно одинаково, то есть - никак. Вере Павловне повезло родиться и жить в тот период, когда за аполитичность в тюрьмы уже не сажали и беспечные жители Великого Государства весело рассказывали анекдоты о партии и правительстве. Ещё ей повезло родиться в рабоче-крестьянской семье, а значит, её предкам не приходилось предавать своё сословие, лгать и изворачиваться для того, чтобы выжить. Им приходилось просто работать до седьмого пота, а к этому простым людям на Руси не привыкать. Получив высшее техническое образование, она вращалась в так называемом «своём кругу», где некому было завидовать, и некого было опасаться. Отсутствие лжи и страха, зависти и подобострастия сформировало характер Веры Павловны. Она чувствовала себя равной среди равных, была весела, начитана и остроумна. Некоторые недолюбливали её за злой язычок, но тем и хороша внутренняя независимость, что чужая нелюбовь не может надолго испортить вам хорошего настроения.

Что же касается религии, то и здесь никаких противоречий или внутренней борьбы. Опять же, ей повезло родиться в многонациональной местности, где Бог был личностью достаточно демократичной. Рядом жили русские и татары, украинцы и азербайджанцы, белорусы и корейцы, евреи и армяне, грузины и молдаване. Весь этот национальный винегрет был равномерно сдобрен цыганами, мордвой и массой людей, которые даже не подозревали какого они роду-племени. Все вместе работали, учились, отдыхали, праздновали свои праздники и не лезли к соседу в душу, чтобы подсмотреть, а того ли Бога там чествуют. Повезло ей иметь двадцатилетних родителей, не обременённых размышлениями на религиозные темы. Вся их религия сводилась к проблемам насущным: необходимые вещи для уюта (и чтоб не хуже, чем у людей), полноценное питание для здоровья и раз в два-три года съездить отдохнуть на море. А так же извечная мечта родителей вырастить своих детей честными, порядочными и успешными людьми. Это теперь нам растолковали несовместимость этих понятий, а тогда и родители Веры Павловны, и она сама искренне верили в такую возможность, а основным шагом к успешности считали высшее образование. Главным же везением Веры Павловны была её бабушка, Надежда Спиридоновна, человек верующий, но не религиозный. В 1942 году, в двадцать семь лет она осталась вдовой с тремя детьми и неработающей матерью на руках. Когда после изнуряющего трудового дня она проваливалась в спасительный сон, кто знает, хватало ли ей сил прошептать молитву, а если и нет – кто посмеет судить её за это? Ответственность за четыре вечно голодных рта не сломила молодую женщину, но сделала её властной, суровой, скупой на слова и скорой на расправу. Пройдет немало лет, вырастут дети, родится внучка и только тогда ослабнет туго затянутая пружина страха в её душе, вся нерастраченная любовь и нежность будет выпущена на волю и отдана внучке.

Произрастая в такой обстановке, Верочка усвоила, что подвергать сомнению наличие Бога не рекомендуется, что это вообще не её ума дело, а так как для её ума в это время было очень много всяких интересных дел и помимо Бога, то она и не протестовала.

Весь этот экскурс в прошлое Веры Павловны я затеяла с одной целью - показать, что перед вами совершенно нормальная представительница своей эпохи. Всего в ней было в меру: здравый смысл прекрасно уживался с романтичностью, любовь к загадочным историям - с полным отсутствием суеверий. С одной стороны она жаждала сказок и верила, что чудеса на свете, в принципе, бывают. Но с другой стороны четко знала, что любую сказку человек, как правило, делает для себя сам, а любые чудеса имеют под собой очень реальную основу, просто про эту основу мы можем пока что ничего не знать. Она любила полистать гороскоп, не слишком уповая на обещания скорого благополучия и не очень огорчаясь предсказаниям полного крушения всех её надежд. Просто она была достойной внучкой своей бабушки и точно знала, что надежды её несокрушимы. Снам Вера Павловна тоже и верила, и не верила. Если сон чем-то тревожил душу, она не чуралась заглянуть в сонник. Но в чём она была совершенно уверена – нет единого толкования даже одного и того же сна. Кому-то мясо снится к болезни, а кому-то потому, что лёг голодным спать. Поэтому, когда её начал преследовать один и тот же сон с небольшими вариациями, она вначале стала искать ему реальные объяснения. Ну, вот я и подобралась вплотную к снам Веры Павловны. Теперь постараюсь изложить всю историю по порядку.

ПЕРВЫЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

То, что это был первый сон, Верочка поймёт гораздо позже, а тогда она не придала ему особенного значения. Вечером за ужином они с мужем не спеша беседовали, обменивались дневными впечатлениями, Вера Павловна вспомнила про свой сон.
- Знаешь, Андрей, мне уже тысячу лет не снились мои студенческие годы, а сегодня вдруг приснился такой странный сон. Нет, по содержанию он самый обычный, а вот, ощущение после него осталось какое-то тревожное, неприятное.

А ты расскажи и он не сбудется, - усмехнулся Андрей Васильевич.

Да? Ну, тогда слушай. После первого курса мы всей группой ездили осенью на
виноградники, шпалеру дергать. Что такое дергать шпалеру знаешь? Нет? Ну, где уж тебе, северному жителю. Это, когда виноградную лозу отрывают от проволоки, к которой она была подвязана, потом лозу утепляют и прикапывают на зиму, чтобы не вымерзла. И вот, как это обычно бывает в снах, я замечаю, что осталась совершенно одна. Мне не страшно, я срываю затерявшуюся в листве спелую виноградную гроздь и вдруг замечаю тебя. Хочу тебя окликнуть – голоса нет. Хочу к тебе подойти, и не могу – ноги "по самое никуда" обвиты лозой. Виноградная гроздь в моей руке неожиданно взрывается, каждой ягодкой, и я стою стреноженная, вся в липком красном соке. Вот тут мне становится страшно и одновременно меня охватывает чувство какой-то гадливости. Вот такое вам «с добрым утром», - улыбнулась Вера Павловна.

Наверное, этот сон пророчил тебе карьеру винодела, но теперь всё пропало. Сон ты разболтала, а значит, не пить нам домашнего вина, - рассмеялся Андрей Васильевич и внимательно посмотрел на жену.

Верочка на досуге всё-таки заглянула в сонник. Увидела, что и виноград, и виноградная лоза обещают, в основном, много хорошего, а плохое она просмотрела быстро и невнимательно - вот такие вот детсадовские хитрости.

Бабушка Веры Павловны часто повторяла: «Знать бы, где упасть, так соломки б подстелил». Хотя, не пропусти Вера Павловна мимо сознания этот сон, обрати на него пристальное внимание, что бы это изменило, чем помогло? Да ничем... Ну, разве что морально подготовилась бы к неприятностям. Но к каким именно и как?! На основе столь скудной информации да ещё из столь ненадёжного источника что-то предпринять было проблематично.

Кто владеет информацией, тот владеет миром, - прошептала Вера и горько усмехнулась.
- Сейчас я уже владею информацией, и что, сильно мне это помогло?

Ну вот, никудышный из меня рассказчик, так и норовлю забежать вперёд. Ладно, постараюсь впредь излагать события в хронологическом порядке.

ВТОРОЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

Итак, где-то приблизительно в декабре, Верочке снится первый сон. Какое-то время она о нём не вспоминает. Длинные, зимние вечера проходят незаметно и совсем не скучно. Их с Андреем семейную пару, конечно же, нельзя назвать идеальной, но вот максимально приближенной к ней называть можно смело. Оба выходцы из одной социальной среды, у обоих техническое образование и логический склад ума, оба одинаково хорошо умеют слушать и не страдают излишней болтливостью. Последние года три - четыре Андрей серьёзно увлёкся поэзией, Вера Павловна всегда предпочитала стихам прозу. Порой, она брала в руки томик Тургенева или Лескова, Достоевского или Булгакова, Бажова или Куприна, открывала на любой странице, читала вслух и получала, чуть ли не физическое удовольствие. И даже не от того, о чём они писали (хотя и от этого тоже), а просто от их речи, такой разной, такой совершенной и так не похожей на тот гоблинский сленг, которым мы все изъясняемся. Нельзя сказать, что стихи она совсем не любила, но читать предпочитала только те, которые уже до неё были отобраны и признаны гениальными. Но, даже в этих сокровищах, дай ей волю, она бы произвела хорошенькую чистку. Зная это, Андрей Васильевич даже не попытался показать жене свои стихи и, когда она случайно узнала о его новом увлечении, он был уже успешным участником нескольких поэтических сообществ.

Верочке это показалось очень обидным (тоже мне, тайны мадридского двора) и, чтобы быть в курсе событий, потихонечку стала посещать эти сообщества. Она читала стихи мужа, и они ей, как ни странно, нравились, просматривала восторженные отзывы читателей и наслаждалась тем, что в отличие от них, она-то точно знала о чём или о ком он пишет. Единственно, что сильно раздражало Верочку – это нескончаемый поток слишком восторженных дифирамбов с несметным количеством эпитетов и восклицательных знаков (так ведь и испортить человека не долго) и полное отсутствие замечаний (ну, неужели они не видят, не чувствуют огрехи, а ещё считают себя поэтами). Со временем она начала просматривать стихи других авторов, процесс захватил её и, незаметно для себя, она тоже начала рифмовать. Свои стихи она помещала в блог на своей страничке. Как-то сама собой поэтическая тайна Андрея перестала быть тайной, и ей «официально» было позволено читать его стихи, критиковать их (но без фанатизма!) и даже бывали такие случаи, когда замечания признавались обоснованными.

К Рождеству должен был выйти первый сборник стихов Андрея Васильевича. Сборник получился замечательный, но одно стихотворение сильно смущало Веру Павловну. Это было хорошее стихотворение, и от того, что оно было хорошим - огорчение только усугублялось. Посвящено оно было некоей Алине Лозовской. У Андрея многие стихи были с посвящениями, но задевало почему-то только это. Верочка постаралась показать мужу, что она неприятно удивлена, но, наверное, плохо постаралась, в сборник оно так и вошло с посвящением. Хотя, Андрюша всегда умел не слышать и не понимать того, чего слышать и понимать не хотел.

Вера Павловна прекрасно отдавала себе отчёт, чем вызвано её недовольство. Эта женщина не очень ей понравилась ещё до появления пресловутого стиха. Как-то, зайдя на свою страничку в Интернете, Вера обнаружила среди гостей Алину Лозовскую. Она посетила блог Верочки и, как это часто водится в Интернете, ушла не оставив никаких «письменных» следов своего пребывания. В то время Верочка ещё не привыкла к подобному поведению. Сама она, посетив кого-нибудь, даже ошибочно, оставляла слова благодарности или объяснение, что зашла на страницу случайно. Свою дотошность она поясняла мне приблизительно так:
- Ведь, когда ты в реальной жизни попадаешь не в ту дверь, ты все равно здороваешься, потом извиняешься и уходишь. Если же ты приходишь по нужному адресу, уходя, ты благодаришь хозяев за гостеприимство (даже если гуляночка вовсе не задалась). И это не лицемерие, это обычная вежливость.

Со временем, она «оботрётся» и попривыкнет к «свободным нравам» Интернет-пространства, но тогда… Позже они всё-таки обменяются с Алиной парочкой комментариев, но первого впечатления это уже не исправит. Верочка не считала себя семи пядей во лбу, но дурой она тоже не была. Она прекрасно поняла цель визита прекрасной дамы и не преминула ехидненько сказать Андрею:

Тут ко мне твои подружки на сайт стали захаживать, наверное, проверяют, достойную ли пару ты себе выбрал?

После этого посещения она закрыла свой блог для посторонних посетителей (а в сообществах она свои стихи и так не выставляла) – нечего мужа компрометировать. Это уже гораздо позже, немного осмелев, она откроет свою страничку на одном единственном поэтическом сайте (вот она – гордыня, смешанная с любопытством).

Некоторые стихи самой Лозовской Вера Павловна считала совсем не плохими. А если ещё учесть, что на её стихи и песни написаны (может, она и музыку сама писала – кто её знает, такую талантливую), то и выходит по всем статьям, что всё недовольство Верочки могло оказаться обычной бабской ревностью.

Очень приятное открытие. Да, ну его к чёрту, это стихотворение, и тётку эту заодно с ним, - подумала тогда Вера Павловна.

И вообще, ревность чувство гаденькое и дурно отражается не только на цвете лица, но и на его выражении, - улыбнулась Верочка. Чувство юмора её никогда не подводило.

Так же незаметно, как и декабрь промелькнули январь, февраль и часть марта. Этот март Верочке запомнится надолго. Где-то числа десятого, а может двенадцатого Вере Павловне снится второй сон. Проснулась она от того, что Андрей прижимал её к себе:
- Тихо, тихо, - шептал он, - ну, что такое? Что-то приснилось? Всё, всё… Спи, ещё рано. Было около четырёх часов утра, Верочка опять заснула. За завтраком Андрей спросил:
- Что это ты так металась во сне? Что-то приснилось?

Да. Помнишь, несколько месяцев назад мне приснился сон про виноградник? Сегодня ночью этот сон повторился, виноградные плети охватили не только мои ноги, но и руки, а когда я попыталась докричаться до тебя, лоза захлестнула мне шею и я начала задыхаться.

Спать меньше не пробовала? – попытался пошутить Андрей.

И завтра, и послезавтра этот сон повторился, но Верочка уже была начеку и вовремя просыпалась, чтобы не тревожить сон Андрея. Нужно сказать, что спала она всегда чутко, сны ей с самого детства снились яркие, красочные, похожие на спектакли. Был у неё, как и у каждого из нас, свой набор ужастиков - страшных снов, которые снятся, периодически повторяясь на протяжении всей нашей жизни. С этими снами Верочка уже сроднилась, не боялась их и даже научилась, не просыпаясь, управлять ими, меняя сюжет на менее трагичный. Но, этот сон был новым, к нему она не была готова. На третий день её опять разбудил Андрей. За завтраком, видя его тревожно-вопросительный взгляд, она почувствовала себя неловко и, изобразив беспечность, с улыбкой сказала:

Да ерунда, Андрюш. На работе временная запарка – нервишки на пределе, а тут ещё в спальне душновато, вот и начала опять ночью задыхаться.

Наверное, всё-таки придётся поменять местами мой кабинет и спальню, хотя жутко не хочется, столько мороки, - сказал Андрей.

Для спальни действительно была выбрана не самая удачная комната, окно выходило на центральную улицу с оживлённым движением, барами, кафе. Если на ночь не закрывать окно – спать не возможно. Поэтому у них с годами выработался целый спальный ритуал. Форточка оставалась открытой весь день. Верочка, которая по натуре своей была «совой» и ложилась спать позже Андрея – закрывала форточку, а Андрей, будучи «жаворонком», просыпался очень рано и форточку открывал. Комната была просторной и свежего воздуха, в принципе, хватало, но бывали периоды, когда форточку хотелось бы не закрывать совсем. Поменять местами спальню и кабинет давняя мечта Веры Павловны.

Ну вот, - подумала она, - и от дурацких снов порой бывает польза. Интересно, «…что ночь грядуща мне готовит, Её мой взор напрасно ловит» промурлыкала великие слова Вера Павловна, без всякого почтения, на ходу приспособив их под свою ситуацию. Не менее великий мотивчик, правда, не переврала. То, что приготовила ей грядущая ночь, Веру не обрадовало…

ТРЕТИЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

Вера Павловна зашла на кухню и выглянув в окно, она увидела, что все её цветы в цветочном ящике благополучно погибли. Часть из них была примята, часть засохла, и только какой-то сорняк нагло разрастался в уголочке пышным цветом.

Здравствуйте вам, - подумала Верочка, - это ещё что за кукушонок? Уж не ты ли загубил все мои цветы? Признавайся, ты хороший или ядовитый? Ну, понятное дело, конечно - ты хороший. Просто ядовитый.
Она открыла окно и безжалостной рукой выдрала растение.

В моём жизненном пространстве живёт только то, что я одобряю, - жестко сказала Вера.
Закончив все дела на кухне, она прошла в лоджию, сняла высохшее после стирки бельё и направилась в спальню, гладильная доска находилась там. Войдя в спальню, она обмерла. Справа от окна, ближе к углу, через всю стену шла трещина и через неё в квартиру пробивалась какая-то зеленая хренотень. Верочка вначале опешила, а потом позвала Андрея:

Андрюш, иди скорее сюда. Посмотри что творится!

И что особенного у нас творится?

Посмотри, какая трещина в стене…

Да я уже видел…

Да? Ну, и какие наши дальнейшие действия? Пришёл и увидел, как я поняла, уже в прошлом. А как насчёт - победил?!

Так я уже и победил…

Ну, ты что, не видишь? Я посадил за окном виноградник, скоро он заплетёт стену и прикроет трещину.

А тебе не приходила в голову мысль, что корни и ветви, проникая в щель, только сильнее будут разрушать стену дома.

Нет, не приходила. Ладно, не паникуй, я подумаю над этим.

Да уж будь добр, подумай, - пробурчала Вера Павловна и проснулась.

Было ещё рано, но спать больше не хотелось. Из кабинета Андрея доносились едва уловимые звуки, он уже работал. Кажется, и ей пришла пора поработать – мозгами. Чёртов сон, привязался не на шутку, игнорировать его и дальше было бы глупо. Возьмём за аксиому предположение, что через сон её пытаются о чём-то предупредить. О том кто пытается, Верочка задумываться не собиралась, она человек трезво мыслящий и взваливать на себя неразрешимые задачи не собиралась, нобелевскую премию за это ей всё равно никто не даст. Значит – о чём? Никаких предпосылок для беспокойства она не видит (пока не видит – мысленно поправила она себя). Итак, на чём сосредоточиться и с чего начать? Дети, здоровье, дом, работа. Детей сегодня обзвоню с пристрастием, на работе повнимательнее просмотрю все дела, вдруг где-то что-то напортачила или упустила что-то важное. Здоровье. А что здоровье? От летящего кирпича не застрахуешься, а всё остальное, как говориться, согласно возрасту и прейскуранту. Дом. Что сейчас её дом? Дети разъехались, бывают наездами и не часто, для них дом – это они с Андреем. А ведь так оно и есть. Ну, что ж, значит и с домом всё в порядке. Никогда ещё они с Андреем не были так близки, как последний год. Наверное, количество прожитых вместе лет наконец-то переросло в качество. И именно такого качества она и детям своим пожелала бы.

Ладно, хватит строить из себя мыслителя, завтрак пора готовить. А шарады будем разгадывать позже.

С этого дня события стали развиваться стремительно. Кто-то словно почувствовал, что его информация принята к размышлению и между загадками стал оставлять и подсказки. А может, всё было гораздо проще: это Верочка от хронического недосыпания стала слегка хромать на голову и видеть несуществующие ответы на несуществующие вопросы. Как знать… Но, не будем отвлекаться и продолжим наше повествование.

ЧЕТВЁРТЫЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

Четвёртый сон Веры Павловны отличался от всех остальных. На первый взгляд он вообще не имел никакого отношения к предыдущим, но именно он задал направление, в котором Вера начала двигаться. Верное это было направление или нет, тогда предсказать было невозможно, но, когда не знаешь куда идти, а спросить об этом не у кого, то нужно рискнуть и просто сделать первый шаг. А приснилось Вере Павловне, как будто бы Андрей приехал домой из санатория и подвёл к ней двоих детей - мальчика и девочку лет десяти - двенадцати.

Это я тебе подарок привёз, - сказал он.

Верочка опешила, но виду не подала. Изобразив на лице радость, она спросила, как ей обращаться к этим необычным «подаркам»?

Девочку зовут Елена, а мальчика Алина.

Извини, не поняла. Как это Алина? У нас ведь уже есть Алина (это имя младшей дочери Андрея и Верочки).

Так у нас есть девочка Алина, а это - мальчик, - пояснил Андрей.

Я вижу, что мальчик, только Алина – это женское имя.

Знаешь, Вера, - раздражённо сказал Андрей Васильевич, - последнее время с тобой невозможно стало разговаривать. В конце концов – это твой подарок. Вот сама с ним и разбирайся.

Проснувшись, Вера Павловна попробовала хоть как-то расшифровать свой сон:

Девочки снятся к диву. В переводе на наш язык будем считать, что к удивлению, то есть к чему-то неожиданному. Ладно, годится. Что у нас дальше? Мальчик. Мальчики снятся к хлопотам и имя этим неожиданным хлопотам – Алина. Так, пора Альку брать за жабры.
Верочка решительно потянулась к мобильнику. Долгий, задушевный разговор с дочерью никаких результатов не дал. Вернее, дал положительно-обнадёживающий: у Альки, слава Богу, всё было благополучно – здоровье не подводит, из университета не выгоняют, из общежития не выселяют, замуж не берут. Других несчастий Верочка не придумала, значит, Алину пока можно оставить в покое, хотя, причину своего беспокойства Вера скрывать не стала и попросила дочь быть повнимательнее и поаккуратнее. Андрею она тоже рассказала этот сон, шутливо заметив:

Никогда ты прежде в санатории не ездил, дорогой, а теперь и тем более не поедешь. Не умеешь подарки делать, вот и сиди дома.

А кто-то, совершенно недавно, уверял меня, что я умею делать потрясающие подарки.

Вера весело рассмеялась. Действительно, летом Андрей сделал ей царский подарок. Во время отпуска он повёз её в Ужгород, где когда-то гостил у деда, а потом учился в институте. Из родственников там уже никого не осталось и они остановились в небольшой, очень симпатичной гостинице. С вечера Андрей увлечённо отмечал на карте маршруты, по которым планировал провести её. Ему хотелось показать ей всё. Хотелось, чтобы она почувствовала этот город так, как чувствовал его он, чтобы полюбила так, как он сам его любил. И она чувствовала, и любила. Ей казалось, что он дарил ей не просто город, он дарил ей себя молодого, дарил ей свою юность. Они бродили по улочкам, она слушала смешные истории из его студенческой жизни. Вечерами они встречались с его бывшими сокурсниками и их семьями. Город - очаровывал, горы – зачаровывали, люди вызывали симпатию и желание общаться. Верочка никогда не отличалась показной восторженностью. Она не ахала, не восклицала, не выражала бурно свои эмоции, но, расчёсываясь перед сном у зеркала, она видела, каким восторгом горят её глаза. Она была счастлива. Уезжала Вера Павловна из Ужгорода с твёрдой уверенностью, что Андрей подарил ей этот город и отныне он принадлежит ей и только ей.

ПЯТЫЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

Следующей ночью сон Веры Павловны про виноградник повторился. Опять она огорчалась трещине на стене, опять удивлялась беспечности Андрея, но в этом сне у неё появился неожиданный союзник, свекровь Екатерина Владимировна. Она сидела на стуле, слушала разговор сына и невестки и, наконец, возмущённо сказала:

Вместо того, чтобы взять и заштукатурить трещину они садят виноградники. Вы что, чокнутые?!

Андрей развернулся и, ничего не ответив матери, ушёл.

А ты, Вера, не стой истуканом, возьми топор и выруби этот виноградник, - распорядилась Екатерина Владимировна.

Как же я могу, ведь это Андрей его посадил.

Чокнутые, право слово чокнутые, - повторила свой любимый диагноз Екатерина Владимировна, поднялась со стула и поплыла к выходу.

Екатерина Владимировна, - окликнула её Вера, - а Вы мне не поможете?

Нет, - покачала головой свекровь, - я и так к вам без спросу пришла.

Едва свекровь растаяла в дверном проёме, виноградная лоза стала заплетать стены и потолок комнаты, воздух стал густым и тяжелым, Вера опять начала задыхаться и проснулась. Андрей спал. Верочка, тихонько лёжа рядом и перебирая в памяти каждую деталь сна, мрачно усмехнулась:

Ну вот, Екатерина Владимировна, хоть теперь мы с Вами стали заодно (было уже около двух лет как свекровь умерла).

И тут её словно осенило, всё стало предельно ясно. Не ясно было только одно, как она могла не замечать так долго столь очевидных вещей. Виноградная лоза, Алина.

Алина Лозовская. Вот она причина всех моих кошмаров… Но почему?! Что происходит? И происходит ли? Почему именно сейчас, ни с того, ни с сего, вдруг, вспомнилась эта женщина? Неужели ревность? Так, что же это за ревность такая, с таким большим сроком запаздывания?

Давно уже подарен всем друзьям и близким сборник стихов Андрея. Для неё он собственноручно распечатал и переплёл один экземпляр «карманного» формата (она постоянно носит его с собой в сумочке). За все эти месяцы имя Лозовской ни разу не всплыло в её памяти. Так в чём же дело? Почему сейчас? Тут она почувствовала, что Андрей тоже не спит. Сама не зная зачем, она вполголоса прочла несколько строчек из стихотворения, посвященного Лозовской. Андрей вздрогнул и спросил:

Ты что-то сказала?

Нет, просто вспомнились твои стихи. Скажи, Андрей, ты сейчас общаешься с Лозовской?

Изредка обмениваемся комментариями.

А откуда она?

Из Ейска.

Вера Павловна всегда с большим интересом просматривала комментарии к стихам, которые ей понравились, сравнивая свои впечатления с мнением других читателей. Это было не только интересно, но и очень полезно. Так она училась понимать стихи. Поэтому Верочка точно знала, что никаких комментариев в сообществе к стихам Андрея Лозовская не оставляла. Выходит, свои комментарии дамочка не считала нужным писать на общих основаниях и, следовательно, между нею и Андреем существовала личная переписка.

А ты отправлял ей экземпляр своего сборника?

Послушай, Вера, а чем собственно вызваны эти вопросы?! Да, я выслал ей свою книгу! Ей и ещё целому десятку своих знакомых. Это что, преступление?! Я должен из-за этого оправдываться?! Да почему, собственно?! Только потому, что ты вбила себе в голову чёрт знает что...

Андрей говорил и говорил, всё более и более воодушевляясь от собственных убедительных аргументов и собственной правоты. Верочка же его совсем не слышала, вернее, слышала, но как-то издалека. Из всего этого многословья она поняла только одно – он знает её домашний адрес. Ещё немного послушав, она прервала тираду мужа на его рассуждениях о доверии, заметив ему ровным металлическим голосом, что её доверие к нему вряд ли может вызвать какие бы то ни было нарекания с его стороны. А в том, что уже более недели она практически не спит её вины – ноль целых ноль десятых. И в голову она себе ничего не вбивала, и ей совершенно не понятна причина, по которой её мучают эти кошмары. Но!!! Она имеет твёрдое намерение эту причину отыскать. После этих слов они оба замолчали, делая вид, что спят. Через какое-то время Андрей Васильевич и правда засопел, а Верочка лежала и думала:

Ну, вот и первая стычка из-за этих проклятых снов. Не хватало ещё серьёзно рассориться, а потом скорбно сетовать: сон-то - в руку…

Почему-то эта мысль её рассмешила, она успокоилась и решила больше при Андрее не упоминать Лозовскую.

Но составить своё мнение об этом человеке не мешало бы, - сонно подумала она, - и, даже, если милая дама здесь совершенно ни при чём, начинать-то всё равно с чего-нибудь да надо.

С этого дня началось Верочкино расследование.

РАССЛЕДОВАНИЕ ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

Ночью её мучили кошмары, а днём она скрупулезно перерывала Интернет.

Ничего, ничего, - думала Верочка, - патентный поиск вести гораздо труднее, по крайней мере - не так весело…

И она «веселилась». Хотя, зная Веру достаточно хорошо, могу с уверенностью сказать, что удовольствие от этого «копания» она действительно получала. Во-первых, ей всегда нравилось систематизировать разрозненные факты. Во-вторых, ей нравилось составлять психологические портреты людей по совершенно пустяковым сведениям, короче, мнила себя Холмсом, а, на мой взгляд, и до Ватсона не дотягивала. Одно время она пыталась рисовать себе портреты авторов стихов. На этой почве мы с ней однажды крепко повздорили. Она наивно полагала, что в стихах человек раскрывается как на ладони: описывает пережитое, изливает свои чувства, мысли. Ну, прямо читай стихи и составляй фоторобот. Я согласна, что всё это присутствует в стихах, но далеко не в чистом виде, и сама я поостерегусь отождествлять лирического героя с автором стихов. Пришла я к такому выводу на основе своего, уж и не знаю какого опыта, толи горького, толи курьёзного.

Я очень люблю живопись, есть у меня и любимый сайт «Живопись: вчера, сегодня, завтра», сколько прекрасных художников открыла я для себя благодаря его хозяйке Алле Кощеевой. Иногда картина так ляжет на душу, что невольно, сами собой рождаются слова. Так написались стихотворения «Что мне за дело…» и «Странники». Точно так же, увидев в Интернете фотографию с изображением женщины в красном испанском наряде, танцующей на фоне корабля с красными парусами, мне пришла мысль, что будь здесь изображена Ассоль, то паруса, без сомнения, были бы алыми. Но, страстная испанка никак не вяжется с мечтательностью, ожиданием сказки, вокруг неё кипят роковые страсти, и её паруса могу быть исключительно кровавыми. И вот от лица этой испанки я и написала такие строчки:

Я сменила розовые очки
На кровавую пелену в глазах.
Сердце глупое, прекрати,
Мне про Алые врать Паруса.

Кастаньетами отстучи
Ритм фламенко в душе безумной:
Не воскрес никто от любви,
И никто от любви не умер.

Был талантливо лжив Грин,
Пыль умело пустил в глаза.
Ловко Алыми окрестил
Он Кровавые Паруса.

Я так увлеклась перевоплощением, что совершенно забыла, кем является Грин для женщин всех времён и народов (кстати, я и сама среди этих женщин в первых рядах). Долго я потом пыталась убедить разгневанных матрон из Сообществ, куда меня чёрт дёрнул поместить эти стихи, что я хорошая и сильно люблю Александра Грина. Этого мне так и не удалось. Я сидела у компьютера и тихо радовалась, что разборки проходят в Интернете и мне не смогут ни морду набить, ни на рее вздёрнуть среди этих кроваво-алых парусов (будь они не ладны!!!). И после такого случая Верочка ещё хотела меня убедить, что стихи это чуть ли не зеркальное отражение сущности автора. Ох, сколько же мы тогда в запале спора гадостей наговорили друг другу... приятно вспомнить. А что, часто ли вы говорите неприкрытую реверансами правду хорошо знакомому человеку о его талантах или о его характере? А часто ли вам приходится слышать такую же кристальную правду о себе любимом? Вот то-то и оно... А уж мы с Веркой тогда на славу постарались.

Если ты сама пишешь как чукча – что вижу, то и пою, то это вовсе не означает, что и все так пишут, - раздражённо сказала я.

А если ты всё врёшь, как сивый мерин, то это не значит, что и все врут, - парировала Верка.

Дура Вы, Вера Павловна. И дура беспросветная. Это где же Вы увидели у меня враньё?! Пусть я и половины не пережила из того про что писала, но всё это я пропустила через себя. Каждая моя мысль соответствует тому образу в чью шкуру я пыталась влезть. И вообще, не пора ли Вам домой?!

Давно пора. Там у меня будет возможность почитать настоящие стихи, а не какие-то там рифмовки, - язвительно фыркнула Верочка.

Вот-вот, пойди почитай, - пропела я гаденьким голосочком, - а в свободное от чтения время составь портрет своего поэта по его стихам. Если получится точная копия того, что у тебя каждый день перед глазами – можешь заплевать дверь моего дома, а если возникнут расхождения – милости прошу ко мне на чай с вареньем.

Смородиновым? – сходу заглотнула наживку Веруня и наивно похлопала глазками, изображая героиню «Небесных ласточек».

Мы расхохотались. Смех смехом, а мне сейчас в самую пору спросить скрипучим голосом старой маразматички: « Об чём это я, милыя?...». Что-то меня в сторону от «расследования» занесло.

Итак, Верочка планомерно просеивала Сообщества, в которых состояла Лозовская, на предмет её психологического портрета. И начала она не со стихов (в здравом смысле ей всё-таки не откажешь), а с комментариев, их Алине писали в большом количестве (на общем уровне её стихи выгодно выделялись). Но вот, что странно – на комментарии она практически не отвечала, а если и отвечала, то очень сухо и сдержанно.

Н-н-да, - подумала Вера Павловна, - задачка не для психологов-самоучек. Ну, хорошо, попробуем включить логику: если я вступаю в сообщество, значит, я ищу единомышленников, ищу контакта, общения. Если я в этом сообществе выкладываю свои работы, значит, я хочу узнать о них мнение других людей. Но, если я не стану отвечать на комментарии (или хотя бы просто благодарить за внимание), то кто же захочет мне писать? Из её поведения следует, что ей не важно мнение «сообщников», тогда зачем выставлять работы? Или всё это не имеет смысла, или у меня какая-то неправильная логика.

Вера Павловна задумавшись, машинально зашла в свой любимый стихарь, нашла своих избранных поэтов (новых стихов не обнаружила), равнодушно просмотрела анонсы и приглашения других авторов (читать ничего не хотелось). Так же машинально она подвела курсор к окошку «Имя автора» и вписала: Алина Лозовская. Выпало два автора с таким именем. Верочка даже не удивилась.

Хорошо хоть не десять, - подумала она.

Начала Вера Павловна с Алины Лозовской 2 и сразу же попала в точку. Но, даже если бы их было десять, она всё равно, пусть не с первого, но уж со второго раза точно, вышла бы на нужную ей Лозовскую. Сколько я знакома с Верой – так было всегда. Я не знаю, как ей это удавалось (сама я из двух дверей непременно выберу запертую), наверное, это и есть то, что называют первобытным чутьём, интуицией.

Ага, вот оно где настоящее "логово зверя"...

Вера ни сколько не удивилась своей находке и не испытала особой радости. Она устала.

Последующие два дня ушли на детальное изучение переписки Алины. Верочка внимательно и (как она думала) непредвзято прочитала рецензии на стихи Лозовской и сами стихи, к которым эти рецензии были написаны (не забыв сравнить их со своими впечатлениями), затем она почитала стихи тех людей, кто эти рецензии написал (а судьи кто?). После этого она перешла к рецензиям, которые написала Лозовская, попутно читая стихи, на которые они были написаны. И, наконец, Верочка просмотрела стихи поэтов, которые числились в избранных у Алины (ни одной женщины). Столько стихов Вера Павловна не читала за всю свою предыдущую жизнь.

Так и вкус недолго испортить, - брызнула ядом Верочка, но парочку имён взяла себе на заметку. Закончив эту колоссальную работу, она немного посидела, потом взяла листок бумаги, карандаш и погрузилась в невесёлые раздумья. Что же за человек предстал в её воображении? Хороший ли, плохой ли? И как это вообще можно определить? Наверное, обычный человек, для кого-то - хороший, для кого-то - плохой. Бабушка часто повторяла: « Что русскому хорошо, то немцу – смерть».

Наверное, я – немец, - подумала Верочка.

Карандаш незаметно заскользил по бумаге, постепенно стали расти две колонки - плюсы и минусы Алины Лозовской (естественно, с точки зрения Веры Павловны). Если отбросить все сантименты, длиннющие Верочкины рассуждения и оставить голые факты, то вырисовывался достаточно типичный для нашего времени портрет женщины, пытающейся выжить при новых условиях. Недостаточно старой, чтобы потерять интерес к жизни, но и недостаточно молодой, чтобы ожидать от неё слишком щедрых подарков. Сколько таких женщин приютил, обогрел, принял в свои объятия Интернет. Сколько одиноких, разобщенных людей обрели в нём единомышленников, товарищей по увлечениям, так называемых «родственных душ». Благословен будь Интернет!!!

Вот так же, наверное, благословляли люди огонь, впервые научившись его добывать, так же они благословляли энергию атома, думая, что подчинили её во благо себе. Вот так же я сегодня благословляю Интернет, но где-то в глубине души уже начинают зреть сомнения – а не распорядимся ли мы и этим сокровищем так же, как и всеми остальными…
Верочка сосредоточенно смотрела на свой исписанный листочек, пытаясь рассмотреть, во что же, всё-таки, начал материализовываться образ таинственной Алины Лозовской? Единственные достоверные сведения о ней, не требующие догадок, это то, что она из Ейска (так сказал Андрей) и то, что она работает в средней школе (что преподаёт – не понятно), активно занимается организацией вечеров, праздников, возит детей на конкурсы и отдаёт им всё своё свободное время (это проскочило в её переписке). Всё дальнейшее – сплошные умозаключения:

Мыслит трезво, изъясняется грамотно, логично. При общении пользуется психологическими приёмами, хотя, сказать, что владеет ими на профессиональном уровне нельзя – грубовато выходит (возможно, в особенно трудные жизненные моменты пыталась подрабатывать в сетевом маркетинге, обычно там учат нехитрым приёмам воздействия на клиентов).

Уверена в себе – ни один совет, ни одно замечание не приняла с благодарностью.

Умеет за себя постоять – одного непутёвого шутника так вызвездила, что Верочка почти реально ощутила щёлканье зубов. Про таких у бабушки была замечательная пословица: «На том берегу бабы таки гавкучи – я одна шестерых так еле ж перегавкала».

Настойчива - бьёт в одну точку, пока не завалит стену (не общительным авторам писала отзывы на их стихи до тех пор, пока они не начинали отвечать, на некоторых особо упрямых у неё уходил не один месяц).

Верочке было очень жаль, что среди этих упрямых она не обнаружила своего Андрюшеньку. Простодушный и воспитанный он сразу же откликнулся на лестные отзывы Алины. Первые бомбардировки, оказывается, начались более полутора лет назад.

Всех понравившихся поэтов Лозовская делила (возможно, даже не осознанно) на мужчин и женщин. Женщин хвалила, как учениц начальных классов (издержки профессии?) – покровительственно-снисходительно. И «поэтессы» радостно принимали этот тон, не ощущая его оскорбительности (может, они там все знакомы друг с другом и она у них что-то вроде гуру?). Мужчин хвалила восторженно, проникновенно и многословно, и их стихи непременно вызывали у неё слёзы. Слёзы на глазах, на щеках, на подушке, на клавиатуре, на страницах и т.д., короче – море слёз при таком же обилии восклицательных знаков. Название для этой черты характера Верочка подобрать не смогла (по крайней мере, приличного).

Портрет получался не очень симпатичный, хотя, в глубине души, полузадушенный голос справедливости из последних сил пытался прохрипеть Верочке, что виновата в этом может быть не столько модель, сколько художник. Голос всё зудел и зудел пока Верочка не сдалась:

Ну, чёрт с тобой! Пусть это я плохая, злобная, несправедливая, с воспалённым от недосыпания чувством подозрительности. Пусть! Тогда я оставлю ей пару комментариев, благо темы есть подходящие к случаю, и посмотрю, как она на них отреагирует. Глядишь, что-нибудь и прояснится.

На одно из стихотворений Алины был написан такой комментарий, цитирую:

Как вы правы Алина, Виртуал: Театр, ВНЕПРОСТРАНСТВЕННЫЙ КАНАЛ ПЕРЕДАЧИ ДУШ!!!

И Верочка решила под ним оставить такое замечание:

Я согласна с Вами, виртуал - это действительно театр. Но сколько же такта и осторожности нужно, чтобы не заиграться в нём. А вдруг, такой хрупкий и беззащитный реальный мир, рухнет под тяжестью «внепространственного канала передачи душ». Было бы жаль, не правда ли?

Второе своё замечание она оставила под комментарием самой Алины:

Никогда нельзя молчать, думая, что люди сами догадаются... Обо всём надо говорить. Лучше сделать и пожалеть, чем жалеть, что не сделал, - писала Лозовская.

Совершенно с Вами согласна, - написала ей Верочка. Я тоже за прямоту. И не было в моей жизни случая, чтобы я пожалела о сделанном. Правда, поступки мои, как правило - результат долгих раздумий.

Вера Павловна и сама толком не знала, чего она ожидает от этих своих «шифровок». Написала наобум и стала ждать ответа. И дождалась. Только не от туда, от куда поджидала. Собственно говоря, вся эта идея с комментариями оказалась совершенно лишней и если бы Вера подождала пару дней, она и так получила бы исчерпывающие ответы на все свои вопросы. Но нам ничего не дано знать наперёд, хоть бы какие «вещие сны» нам снились.

ШЕСТОЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

Прошёл четверг, за ним пятница, ответа не было. В ночь с пятницы на субботу Вере опять приснился её «виноградный сон»: она лежит на постели, весь потолок заплетен виноградной лозой. Лоза увешана тугими переспевшими гроздьями винограда. Ягоды лопаются от распирающего их сока, и он приторными, розовато-бурыми каплями стекает на Веру Павловну, обволакивает её своей липкостью, не позволяя ни встать с кровати, ни пошевелиться, ни повернуть голову или прикрыть глаза. Они широко открыты и смотрят вверх, на потолок. В это время под тяжестью винограда потолок начинает медленно, как это бывает только во сне, падать на Верочку. Она с криком проснулась. Андрей не шелохнулся, сделал вид, что спит.

Утром Верочка сбегала на рынок, попутно решила кое-какие проблемки, накопившиеся за неделю. Погода была просто замечательная, весна брала своё. Прохладно и солнечно, ветра нет, асфальт сухой.

За городом, наверное, дорожки тоже уже просохли – думала Вера. Всё, пора, пора возобновлять прогулки. Какое счастье, зимнему заточению пришёл конец. Сейчас позавтракаем и вытащу Андрея погулять.

Андрей Васильевич, как всегда, встретил её на пороге, забрал пакет с продуктами и отнёс на кухню. Она выкладывала покупки и рассказывала нехитрые рыночные новости, он стоял рядом и слушал её. Они договорились через часик сходить погулять и тут, как всегда, зазвонил мобильный телефон. Они заговорщицки переглянулись, сдерживая смех – всякий раз, как только они размечтаются пойти куда-нибудь, непременно звонит телефон, Андрея вызывают на работу: у кассирш сбоят кассовые аппараты, у бухгалтерш катастрофа – налоговики, оправдывая своё существование, изобрели очередную поправку в отчёте, и в общем целом - крокодил не ловится и не растёт кокос. Вера прислушалась к разговору (хоть бы не сорвалось, хоть бы не сорвалось, мысленно посылала она сигналы), хотя прислушиваться не было никакой необходимости, из трубки буквально ревел женский голос. Голос был низковатый, резкий (у Гергиева ей точно не петь) и очень громкий, он выдавал длинные тирады, что-то про погоду в Карпатах. Верочка расслабилась, слава Богу, не с работы. Это, наверное, Марина (одногруппница Андрея и жена старосты группы по совместительству). Вера и Андрей во время отпуска гостили у них несколько дней. «Наверное, Маринка простудилась, - подумала Верочка. Голос трещал безумолку, а Андрей отвечал односложно, как-то слишком официально и на «Вы». Голос из трубки спросил про какие-то карты Ужгорода, Андрей сказал, что сейчас помочь ничем не сможет, разве что в понедельник. Голос из трубки как-то недоумённо и разочарованно сказал, что в понедельник он (в смысле - голос) уже уедет. Разговор закончился. Верочка спросила:

Кто это звонил?

Из типографии. Нахватались вирусов – нужно почистить. Но прогулка не отменяется, я договорился на понедельник.

Из какой типографии? – удивилась Верочка. – Из Ужгородской что ли?!

Из какой Ужгородской, почему Ужгородской?! – в свою очередь опешил Андрей.

Но ведь речь шла о погоде в Карпатах и каких-то картах Ужгорода…

Тогда я чего-то недопонял, я думал, что разговариваю с нашей типографией.

Он начал рыться в телефоне, изображая, что хочет посмотреть, откуда был звонок.

Странно, - сказал он, - номер не отпечатался.

Андрей Васильевич понял, что Вера Павловна слышала разговор, но осознать этого до конца ещё не мог, он судорожно пытался стереть входящий номер. Ложь была столь очевидной и столь неумелой, что Верочке до слёз стало стыдно. Они с Андреем не были святыми, как и любого нормального человека по жизни их сопровождали всякие «хитрости и мелкие злодейства» (кажется, так это называл Окуджава). Но это были житейские мелочи, не скрывающие за собой какую-то грязь или непорядочность. Короче, практика вранья в их семье не была отработана и сочинять на ходу ни Андрей, ни Вера не умели. Наконец-то Андрей осознал, в какое он попал положение, лицо у него посерело и ей показалось, что он перестал дышать. Он ощутил такое унижение, какого, может быть, не испытывал никогда. И она тоже, буквально физически, ощутила это его унижение и испугалась. Испугалась до холода в руках и ногах, до тёмных кругов перед глазами, до окаменения сердца. И это, уже окаменевшее сердце, ещё умудрилось сжаться от жалости к нему:

Господи, господи, ну сделай же что-нибудь, - мысленно взмолилась Верочка.

Наверное, Бог услышал её. Кровь прилила к лицу Андрея Васильевича, он вдохнул воздуха и заорал. Он бесцельно бегал по комнатам и орал, начинал что-то надевать на себя и орал, шёл в ванную комнату, начинал бриться и орал. Он обвинял её во всех смертных грехах, говорил, что она довела его своими идиотскими снами до шизофрении, что он уже сам не знает, что делает, что говорит и всё время чувствует себя преступником. Она пыталась в чём-то оправдаться, что-то пояснить, но он не слушал и орал, орал, орал… А она беззвучно плакала и думала: « Кричи, кричи миленький, пусть весь этот стыд выходит криком…». Наконец они устали. Сильно устали. Она ушла в свою комнату, он молча пошёл добриваться, повисла густая, гнетущая тишина.

Нет, это не должно закончиться такой тишиной, - подумала Вера Павловна, - такой тишиной может закончиться только всё…

Она приняла решение, поднялась с дивана и пошла к мужу.

Андрей, ты прости меня, пожалуйста. Я никогда не была ревнивицей, не страдала подозрительностью, никогда не контролировала тебя и не ограничивала твою свободу, всегда доверяла тебе. Я и сейчас тебе доверяю. Просто я хотела знать, что происходит…

На лице Андрея отразилось удивление. А Верочка продолжала говорить, она храбро брала на себя всю вину за всё случившееся. Андрей облегчённо вздохнул и поверил, или сделал вид, что поверил, в свою полную невиновность за сложившуюся ситуацию. Его глаза потеплели и он, почти спокойно, стал выговаривать жене, что так вести себя нельзя, что без доверия жить невозможно, что их жизнь уже лет двадцать назад перевалила за свою половину и преступно тратить то, что осталось на глупости. Он смотрел ей в глаза и твердил:

Ты должна мне поверить, что я не сделал ничего плохого, поверь – ни-че-го плохого!
Он повторял и повторял, что устал и хочет от этой жизни просто покоя (можно подумать, что она и день, и ночь мечтает о лаврах Буревестника).

И вот после этого, наконец-то, наступила та тишина. Тишина, которая приносит облегчение и, если не полный покой, то хотя бы возможность собраться с силами и мыслями. Андрей Васильевич пошёл побродить по городу для успокоения, а Вера Павловна осталась наедине с этими самыми мыслями:

Ну, вот всё и встало на свои места: Лозовская в Украине, наслаждается Карпатами, беседует с Андреем по телефону, бродит по Ужгороду. По моему Ужгороду!!! Вот С-с-сука… – неожиданно для себя вслух выругалась Вера Павловна. Выругалась и засмущалась, постаралась перевести всё на шутку даже перед самой собой:

Фи, мадам, такие светлые чувства и в такой грубой форме…

Кто владеет информацией, тот владеет миром, - прошептала Вера и горько усмехнулась, - И что, сильно мне это помогло? Я знаю причину своих кошмаров. И я более чем уверена, что больше они мне сниться не будут. Меня предупредили, вот только, что мне с этим предупреждением делать? До чего же удивительным образом всё сложилось. Не будь этих снов – я бы не обратила внимания на этот звонок, а не будь этого звонка – я бы никогда не узнала, к чему мне снились эти сны, всё так и осталось бы в области догадок. Ведь никакой, даже самой изощрённой фантазии не хватило бы, чтобы предположить подобное свинство. Потом я бы с уверенностью говорила, что все эти сны - полная ерунда и только один Андрей знал бы их истинную цену. А ведь и действительно - он всё знал... Видел, как я мучаюсь, и ничего не сказал, ничего не сделал...

Нервишки у Верочки сдали и она расплакалась, горько, жалобно, безысходно. Более трёх часов выливались со слезами накопленные усталость, страх, неизвестность, боль… Хотя, боль, пожалуй – нет. Боль просто затаилась.

Всё это произошло в субботу, все последующие дни Верочка постоянно спала (даже на работе всё время клевала носом), а через четыре дня ей в стихарь пришло сообщение от Лозовской. Верочке это сообщение было уже ни к чему. Всё, что она хотела знать, она и так знала, но сообщение пришло и не прочесть его она не могла. Прочла...

От злости у неё потемнело в глазах. По складу характера Вера Павловна всегда была человеком прямым, но не лишённым деликатности. Если она задавала кому-то вопрос, но не получала на него ответа, то второй раз она этот вопрос не задавала. Если вопрос задавали ей – она отвечала на него чётко и по существу, либо не отвечала совсем. Юлить она не умела и в других эту черту глубоко презирала. Лозовскую Вера не считала дурой и была уверена, что та поняла суть её посланий и причину, по которой эти послания были отправлены. Внутренне она была готова к тому, что Алина может просто не пойти на контакт (тем более, что опыт игнорирования комментариев у неё преогромный), но, то, что она написала, с точки зрения Веры Павловны было просто хамством. Алина перечитала все Верочкины стихи и под последним из них написала:

Вы выросли.

И всё. И ни единого слова о том, что беспокоило Веру.

Может быть, она не заметила мои комментарии? Стоп! Тогда каким же ветром её надуло на мою страницу в стихаре? Ну, что ж, мадам, хочется поиграть в великую дипломатку?!

О, как! – кипела Верочка. - Мэтр словесности измерил и вынес вердикт, что я выросла.

Вера была более чем уверена, что ни одного из её «стишонков» Лозовская не запомнила и всё это дешёвые психологические штучки. Её всегда смешило, когда, спустя пару лет попадая к стоматологу, видела его широкую улыбку и слышала дежурную фразу: «Как же, как же, я прекрасно Вас помню. Как себя ведёт наш зубик, который мы лечили?». Как-то она не выдержала и съехидничала: «Не знаю, не знаю, но можно посмотреть. Где Вы там хороните наши загубленные зубки?». В этом была вся Верочка. Хорошо стоматолог попался с юмором.
Лозовской она тоже выдала ответ не задумываясь, с пол-оборота:

С чего бы это? – написала она. - Все стихи (за исключением двух последних) – старые. Вы видели их в прошлом году на моей страничке, откуда они и были перенесены без изменений в Стихарь. С ув. В.П.
P.S. Надеюсь, Украина встретила Вас доброжелательно, поездка оказалась удачной и оправдала все Ваши ожидания.

Верочка нагло врала, в стихаре она разместила в основном новые стихи, не такие, на её взгляд, беспомощные как в блоге. Ну, и про Украину ввернула, чтобы уже наверняка знать – она звонила или нет. Алина сразу же попалась в ловушку:

Я про последние стихи и сказала. Я помню Ваши прежние в блоге. Украина встретила меня замечательно! Мне здесь было очень хорошо. Нельзя не полюбить всё, что здесь увидела. Талантливейшие, прекрасные люди! А музыка! А песни! Природа! Ужгород потряс.
В глазах Веры Павловны этот ответ был приговором для Лозовской. Отныне она оставляет за собой право не уважать этого человека. При желании женщина может обмануть мужчину, даже самого мудрого, но обмануть другую женщину (даже самую простодушную) – это уже задача посложнее. Вера отправила Лозовской последнее сообщение, которым решила поставить точку на всей этой истории:

Вам несказанно повезло, - написала она. Насчет природы и Ужгорода всё понятно, они всегда на месте. А вот масса талантливейших, прекрасных людей, да еще и с музыкой, и с песнями, и в нужное время, и в нужном месте – поистине царская удача.
P.S. Извините, не удержалась. У меня всегда такая реакция на обилие восклицательных знаков, - не удержалась от сарказма Вера Павловна.

Вот и всё. Закончилось расследование, закончились странные сны (в этом Вера была уверена). Взгляд Верочки упал на календарь, месяц тоже закончился...

Время шло, Верочка отоспалась и обрела равновесие. Как-то после работы мы случайно столкнулись с ней по дороге домой. Погода располагала к неспешной прогулке. Мы сели на лавочку в замечательном скверике, который не смогли испортить даже два совершенно безобразных фонтана и, обмениваясь новостями, постепенно разговорились. Болтали обо всём и ни о чём, попутно подшучивая друг над другом.

Ну, хвались, каких ещё подарков надарил тебе твой поэт? – спросила я.

К подаркам могло относиться всё что угодно: музыка, фотографии, интересные стихи малоизвестных поэтов, уникальные записи незаслуженно забытых певцов, словари и энциклопедии, фильмы. Всё, что на взгляд Андрея, заслуживало внимания, скачивалось, записывалось, распечатывалось. А всё, что из этого нравилось Верочке – перекочёвывало в её сокровищницу. И наплевать ей было, что понравившимся ей справочником, уже не один десяток лет пользуется половина человечества, что музыка, стихи и песни могли исполняться для любимых людей этих композиторов, поэтов, певцов, что Ужгород был основан ещё в ІХ веке (и, конечно же, не Андрюшенькой) – ей глубоко на это было наплевать. Всё, что попадало в её загребущие руки из рук Андрея, считалось подарком и, следовательно, её неоспоримой собственностью. Это были её справочник, её музыка, её город. Всё это, конечно, была игра, и эти сокровища затем щедро тиражировались (за исключением, естественно, Ужгорода) и с удовольствием дарились многочисленным знакомым Верочки и Андрея. И, тем не менее, как говорится: в каждой шутке есть доля правды…

Верочка перечислила, какие у неё появились новинки за то время, что мы не виделись. Я сразу же застолбила для себя подборку произведений Астора Пьяццоллы с различными аранжировками и в исполнении различных оркестров.

Вот это царский подарок, - сказала я.

Может быть, - спокойно ответила Верочка. Только знаешь, я больше не воспринимаю это как подарок. Да и старых своих подарков я, похоже, лишилась. Как, впрочем, и царского звания. Я больше не ощущаю короны на своей голове.

Я вопросительно посмотрела на Веру, а она так же спокойно продолжала:

Понимаешь, как-то пришли мы с концерта и под впечатлением от «Забвения» Пьяццоллы стали перерывать Интернет, сравнивать различные исполнения, затем услышали общие темы с произведениями некоторых наших композиторов. Полезли искать, кто раньше написал своё произведение и кто от кого «вдохновился». Попутно вспомнили массу произведений похожих по стилю, по настроению. Всё это прослушали, обсудили. Из всего этого потом получился великолепный альбом с великолепной музыкой в исполнении великолепных музыкантов. Разве это не подарок? Но когда первый восторг прошёл, я почему-то подумала, что уже завтра этот альбом смогут слушать где-нибудь в Ейске.

Недавно Андрей разучивал новую песню на гитаре, песня замечательная. Он записывал себя, прослушивал, что-то исправлял и опять записывал, и прослушивал. Я очень люблю такие моменты в нашей жизни, но в этот раз, почему-то подумалось – уже завтра эту песню кто-то сможет прослушать где-нибудь в Ейске. Так же, как этот кто-то, вдруг взял и наследил на улицах моего Ужгорода. Не удивлюсь, если карты, о которых шла речь по телефону – это карты маршрутов, по которым мы гуляли вдвоём с Андреем. Мне неприятно думать, что с этим человеком он беседует на те же темы, что и со мной, делится теми же воспоминаниями. У меня отобрали чувство собственной исключительности. Понимаешь?

Понимаю… А как твой сон, Вера, больше не снится?

Пару недель назад, начал было опять сниться, но он меня больше не пугает. Я его просто меняю. Представляю, что развожу в большой лейке отраву, лью под корень и наблюдаю, как растение желтеет, корчится и гибнет (Вера и раньше мне говорила, что умеет, не просыпаясь, поменять сюжет сна, но я не верила – теперь верю, с неё станется).
Мы ещё немного поболтали и пошли по домам. Я оглянулась. Навстречу Верочке по аллее шёл Андрей, они секунду постояли, потом развернулись и, оживлённо беседуя, направились в сторону противоположную их дому (значит опять либо в лес, либо на озеро, либо в любимую кафешку - возле леса у самого озера).

Врёшь ты всё, Верка. Я даже со своим плохим зрением вижу на тебе корону, может быть слегка помятую, потускневшую, может быть надетую слегка набекрень, но это, несомненно – корона, - подумала я и тихонько побрела по направлению к своему дому, машинально щупая рукой собственную макушку:

Н-н-да, ни тебе короны, ни даже тюбетейки...

ЭПИЛОГ.

Возможно, кого-то этот рассказ сильно разочаровал. Кому-то покажется, что при такой многообещающей, прямо таки мистической завязке – развязка оказалась пресноватой. Меня же эта история зацепила за живое. Из любопытства я тоже посетила страничку Алины Лозовской, чтобы составить своё собственное мнение об этой женщине.

Не удивительно, что я увидела несколько иной портрет, чем Вера Павловна. Я увидела умную, образованную, настойчивую, скучающую женщину, которой очень одиноко и которой очень хочется заполнить это одиночество общением с людьми близкими ей по духу, интересам и интеллекту. Женщину, которой очень хочется побыть слабой, нежной, желанной.

Я не вижу её вины в том, что ей посвятили стихи, подарили книгу. Не вижу её вины в том, что ей захотелось посмотреть Украину, а может быть просто оказаться поближе к человеку, поразившему её воображение. И кто знает, может быть, где-то в глубине души она и надеялась, что этот человек сам покажет ей все красоты Карпат. Но можно ли винить человека за надежды?

И можно ли её винить за то, что ей глубоко наплевать на душевный покой, да и на само существование какой-то там Веры Павловны? В конце концов, это должно волновать близких самой Веры Павловны, и если она не заслужила за много лет бережного к себе отношения, то это её проблемы, при чём же здесь Алина? Правда, некоторые моралисты могут возразить:
- А как же элементарная порядочность? Разве можно получать удовольствие, точно зная, что в это время страдает и мучается другой человек?

Можно, уважаемые моралисты. А разве вам не приходилось договариваться со своей совестью, получать желаемое и при этом гордо носить «звание хорошего человека»? Не отвечайте, не нужно, вопрос был чисто риторическим. Именно по этому я считаю, что было бы глупо ожидать от Алины, что она согласится по собственной воле прекратить это знакомство. Более того, мне почему-то кажется, что теперь она вряд ли позволит и Андрею Васильевичу так просто забыть о своём существовании (захоти он о нём позабыть). Уверена, что следующим её шагом будет покорение скайпа в доме Верочки, или я ничего не понимаю в женщинах.

И виновата ли Вера Павловна в том, что так серьёзно относится ко всему, что связано с её семьёй, что в ней до неприличия развито чувство собственности, что не желает терпеть в своём пространстве никаких проявлений посторонних «родственных душ»: будь то музыка, песни, стихи или голос из телефонной трубки. Виновата ли она в том, что, живя в Полесье, сумела почувствовать присутствие Лозовской в Карпатах? Я говорю об этих удивительных снах. Да, собственно, если бы не сны – вся эта история была бы обычной историей про обычную ревнивую дуру.

Я сидела у компьютера и общалась со своей подругой Еленой Морозовой. Более года назад нас познакомил Интернет, прошлым летом она побывала у меня в гостях. За три дня она сумела стать другом моей семьи. Неожиданно мне пришла в голову мысль, а что, если бы на её месте оказался мужчина, смог бы мой муж так же радушно принять эту дружбу? Сомневаюсь.

С приходом Интернета фраза «Мой дом – моя крепость» утратила свой смысл, стены наших домов больше не могут защитить нас от фантомов из Интернет-пространства. И сколько такта и чуткости понадобиться, чтобы жить в этом пространстве, не наступая друг другу на Души, чтобы «канал внепространственного переноса душ» приносил нам радость общения, а не горечь обид.

Этот роман был написан Н. Г. Чернышевским всего за четыре месяца, с декабря 1862 по март 1863 года, в крайне непростой для него жизненной ситуации, когда он находился в предварительном заключении в Петропавловской крепости, по обвинению в подготовке государственного переворота.

"Что делать?", был создан в жанре философско - утопического романа, с целью заставить его читателей принять созданное к том моменту Чернышевским мировоззрение русского коммунизма как руководство к действию, в результате чего он стал учебником жизни для нескольких поколений русских революционеров.

Основу содержания этого романа составляют те его разделы, которые именуются "Сны Веры Павловны". В этих "снах" главной героини романа Веры Павловны Розальской, которая на его страницах большей частью именуется просто как Вера Павловна, автор доносит до читателей в виде художественных образов все свои политические, философские и экономические идеи, предсказывая и объясняя всё то, что по его мнению последует в дальнейшем в России и мире.

Именно, развернутый показ путей подготовки подобной русской социалистической революции и развертывание живописной картины, последующего утверждения коммунизма в масштабе всей планеты и составили основное содержание романа "Что делать?".

Часть 2. Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?" - история его создание и его всемирно - историческое значение

Роман выдающегося даже по тем временам русского мыслителя Николая Гавриловича Чернышевского "Что делать?", был написан им, во время предварительного досудебного заключения в Петропавловской крепости (Петербург), в период с декабря 1862 по март 1863 года.

"Что делать?" - был создан автором в жанре философско - утопического романа, и был рассчитан не на чувственную и образную, а на рациональную и рассудочную способность своего читателя. Цель данного произведения заставить читателей пересмотреть свои взгляды на жизнь и принять истину коммунистического миросозерцания как руководство к действию. Роман стал "учебником жизни", для нескольких поколений русских революционеров, вплоть до начала 20 - го века.

В романе Чернышевский показал разрушение старого мира и появление нового, изобразил новых людей, боровшихся за счастье народа. Но самое главное - это то, что Чернышевский показал в своем романе "Что делать?" общество будущего как реальность.

Своим романом Чернышевский стремится пробудить в читателях веру в неизбежную победу социализма, а затем и построение коммунизма. В связи с этим, особое место в романе занимают эпизоды или разделы, именуемые "Сны Веры Павловны".

В этих "снах", своей главной героини Веры Павловны Розальской (её девичья фамилия), которая в романе большей часть именуется по имени - отчеству, как Вера Павловна, автор проводит свои основные политические идеи, объясняя или предсказывая то, что последует в дальнейшем в жизни героев или России в целом.

На примере жизни Веры Павловны, Чернышевский, показывает путь мыслящей девушки к вершинам профессионального и вытекающего из него жизненного самоутверждения, а так же, из-за цензурных условий, в очень завуалированной форме показывает различные этапы, подготовки будущей, по его мнению, социалистической революции в России, строительство сначала социализма, а потом коммунизма, после того, когда эта революция произойдет.

Ключевое место, среди этих "снов", в романе занимает "Четвертый сон Веры Павловны", в котором Чернышевский развертывает картину светлого коммунистического будущего, в масштабе всей нашей планеты, когда, человечество, вновь обрело утраченную ранее на многие тысячелетия, прежнею гармоническую завершенность и полноту своей жизни.

Часть 3. "Четвертый сон Веры Павловны", как завершение и сюжетная основа романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?", и подробное описание светлого коммунистического будущего человечества

Ключевое место среди "Снов Веры Павловны" занимает раздел "Четвертый сон Веры Павловны", в котором Чернышевский показывает картины торжества русского коммунистического будущего в масштабах всей планеты, когда вновь обретена утраченная ранее на многие тысячелетия, прежняя гармоническая завершённость и полнота первобытнообщинного коммунизма в условиях родоплеменного общинного строя или так нызаваемый "Золотой век Человечества"

Поэтому раздел "Четвёртый Сон Веры Павловны" является ядром и, по сути, основой содержания романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Данный раздел, этого романа, находится в четвертой главе под названием "Второе замужество". Основное содержания "Четвертого Сна Веры Павловны", содержится в пунктах 8, 9,10, 11, раздела "Четвертый сон".

"Четвертый сон Веры Павловны", рисует картину коммунистического рая на планете Земля. Того, по словам автора "Золотого века", который возникнет на Земле, когда победит революция, которую автор в то время готовил, и пропаганде которой он и посвятил свой роман " Что делать?".

Однако поскольку, Н. Г. Чернышевский был сугубый материалист, и к тому же как он называл себя - материалист антропологический, то свой мир будущего, он, всё же населил не богами, а людьми, хотя на фоне его современников, эти люди будущего выглядели богами.

Этот, будущий "Золотой Век" а точнее "Золотая Эра Человечества", о котором в романе теоретически беседуют Лопухов и Кирсанов, воплощен в гигантском хрустальном дворце - саде, стоящем среди богатых тучных нив и садов, царства вечной весны, лета и радости.

Такими громадными домами в шахматном порядке покрыта вся преображенная освобожденным трудом Земля - планета "новых людей". В этих домах - дворцах, живут все вместе счастливые люди идеального будущего. Они вместе работают с песнями, вместе обедают, веселятся.

И, Чернышевский говорит устами богини свободной любви о светлом будущем, открывая его Вере Павловне и заодно всем своим бесчисленным читателям следующим образом: "Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести".

В "Четвертом сне Веры Павловны", Чернышевский рисует общество, в котором интересы каждого органически сочетаются с интересами всех. Это общество, где отсутствует эксплуатация человека человеком, где люди научился разумно управлять силами природы, где исчезло драматическое разделение между умственным и физическим трудом, все люди свободны, равноправны и гармонически развиты и потому могут свободно и освобожденные от нужды и повседневных жизненных забот они могут полностью раскрыть всё богатство своей личности. В этой части романа - читатель видит мир будущего, и этот мир, прекрасен во всем.

С удивительной проницательностью предвидел Чернышевский и то, что общество будущего освободит женщину от домашнего рабства и решит важные проблемы по обеспечению стариков и воспитанию молодого поколения.

Все это художественно воплощено автором вот в таких образах: "Здравствуй, сестра, - говорит она царице, - здесь и ты, сестра? говорит она Вере Павловне, - ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри. Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, - или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы - это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля, это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, - как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето.

потрясающее впечатление в населении 5-й линии между Средним и Малым

проспектами, где ничего подобного не было видано, по крайней мере, со времен

Петра великого, если не раньше. Много глаз смотрели, как дивный феномен

остановился у запертых ворот одноэтажного деревянного домика в 7 окон, как

из удивительной кареты явился новый, еще удивительнейший феномен,

великолепная дама с блестящим офицером, важное достоинство которого не

подлежало сомнению. Всеобщее огорчение было произведено тем, что через

минуту ворота отперлись и карета въехала на двор: любознательность лишилась

надежды видеть величественного офицера и еще величественнейшую даму вторично

при их отъезде. Когда Данилыч возвратился домой с торговли, у Петровны с ним

произошел разговор.

Петрович, а видно жильцы-то наши из важных людей. Приезжали к ним

генерал с генеральшею. Генеральша так одета, что и рассказать нельзя, а на

генерале две звезды.

Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и не имел

их, да если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли,

это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что не ошиблась и

не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она

видела их. Это мы знаем, что на нем их не было; но у него был такой вид, что

с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, - она и

увидела их; не шутя я вам говорю: увидела.

И на лакее ливрея какая, Данилыч: сукно английское, по 5 рублей

аршин; он суровый такой, важный, но учтив, отвечает; давал и пробовать на

рукаве, отличное сукно. Видно, что денег-то куры не клюют. И сидели они у

наших, Данилыч, часа два, и наши с ними говорят просто, вот как я с тобою, и

не кланяются им, и смеются с ними; и наш-то сидит с генералом, оба

развалившись, в креслах-то, и курят, и наш курит при генерале, и развалился;

да чего? - папироска погасла, так он взял у генерала-то, да и закурил

свою-то. А уж с каким почтением генерал ручку поцеловал у нашей-то, и

рассказать нельзя. Как же теперь это дело рассудить, Данилыч?

Все от бога, я так рассуждаю; значит, и знакомство али родство какое,

От бога.

Так, Данилыч, от бога, слова нет; а я и так думаю, что либо наш, либо

наша приходятся либо братом, либо сестрой либо генералу, либо генеральше. И

признаться, я больше на нее думаю, что она генералу сестра.

Как же это будет по-твоему, Петровна? Не похоже что-то. Как бы так, у

них бы деньги были.

А так, Данилыч, что мать не в браке родила, либо отец не в браке

родил. Потому лицо другое: подобия-то, точно, нет.

Это может статься, Петровна, что не в браке. Бывает.

Петровна на четыре целые дня приобрела большую важность в своей

мелочной лавочке. Эта лавочка целые три дня отвлекала часть публики из той,

которая наискось. Петровна для интересов просвещения даже несколько

пренебрегла в эти дни своим штопаньем, утоляя жажду жаждущих знания.

Следствием всего этого было, что через неделю явился к дочери и зятю

Павел Константиныч.

Марья Алексевна собирала сведения о жизни дочери и разбойника, - не то

чтобы постоянно и заботливо, а так, вообще, тоже больше из чисто научного

инстинкта любознательности. Одной из мелких ее кумушек, жившей на

Васильевском, было поручено справляться о Вере Павловне, когда случится идти

мимо, и кумушка доставляла ей сведения, иногда раз в месяц, иногда и чаще,

как случится. Лопуховы живут между собою в ладу. Дебоша никакого нет. Одно

только: молодых людей много бывает, да все мужнины приятели, и скромные.

Живут небогато; но видно, что деньги есть. Не то что продавать, а покупают.

Сшила себе два шелковых платья. Купили два дивана, стол к дивану, полдюжины

кресел, по случаю; заплатили 40 руб., а мебель хорошая, рублей сто надо

дать. Сказывали хозяевам, чтоб искали новых жильцов: мы, говорит, через

месяц на свою квартиру съедем, а вами, значит хозяевами-то, очень благодарны

за расположение; ну, и хозяева: и мы, говорят, вами тоже.

Марья Алексевна утешалась этими слухами. Женщина очень грубая и очень

дурная, она мучила дочь, готова была и убить, и погубить ее для своей

выгоды, и проклинала ее, потерпев через нее расстройство своего плана

обогатиться - это так; но следует ли из этого, что она не имела к дочери

никакой любви? Нисколько не следует. Когда дело было кончено, когда дочь

безвозвратно вырвалась из ее рук, что ж было делать? Что с возу упало, то

пропало. А все-таки дочь; и теперь, когда уже не представлялось никакого

случая, чтобы какой-нибудь вред Веры Павловны мог служить для выгоды Марье

Алексевне, мать искренно желала дочери добра. И опять не то, чтобы желала,

уж бог знает как, но это все равно: по крайней мере она все-таки не бог

знает с какою внимательностью шпионила за нею. Меры для слежения за дочерью

были приняты только так, между прочим, потому что, согласитесь, нельзя же не

следить; ну, и желанье добра было тоже между прочим, потому что,

согласитесь, все-таки дочь. Почему же и не помириться? Тем больше, что

разбойник-зять, изо всего видно, человек основательный, может быть, и

пригодится современем. Таким образом, Марья Алексевна шла понемногу к мысли

возобновить сношения с дочерью. Понадобилось бы еще с полгода, пожалуй, с

год, чтобы доплестись до этого: не было нужды торопиться, время терпит. Но

известие о генерале с генеральшею разом двинуло историю вперед на всю

остававшуюся половину пути. Разбойник действительно оказывался шельмецом.

Отставной студентишка без чина, с двумя грошами денег, вошел в дружбу с

молодым, стало быть, уж очень важным, богатым генералом и подружил свою жену

с его женою: такой человек далеко пойдет. Или это Вера подружилась с

генеральшею и мужа подружила с генералом? все равно, значит Вера далеко

Итак, немедленно по получении сведения о визите отправлен был отец

объявить дочери, что мать простила ее и зовет к себе. Вера Павловна и муж

отправились с Павлом Константинычем и просидели начало вечера. Свидание было

холодно и натянуто. Говорили больше всего о Феде, потому что это предмет не

щекотливый. Он ходил в гимназию; уговорили Марью Алексевну отдать его в

пансион гимназии, - Дмитрий Сергеич будет там навещать его, а по праздникам

Вера Павловна будет брать его к себе. Кое-как дотянули время до чаю, потом

спешили расстаться: Лопуховы сказали, что у них нынче будут гости.

Полгода Вера Павловна дышала чистым воздухом, грудь ее уже совершенно

отвыкла от тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых каждое произносится по

корыстному расчету, от слушания мошеннических мыслей, низких планов, и

страшное впечатление произвел на нее ее подвал. Грязь, пошлость, цинизм

всякого рода, - все это бросалось теперь в глаза ей с резкостью новизны.

"Как у меня доставало силы жить в таких гадких стеснениях? Как я могла

дышать в этом подвале? И не только жила, даже осталась здорова. Это

удивительно, непостижимо. Как я могла тут вырасти с любовью к добру?

Непонятно, невероятно", думала Вера Павловна, возвращаясь домой, и

чувствовала себя отдыхающей после удушья.

Когда они приехали домой, к ним через несколько времени собрались

гости, которых они ждали, - обыкновенные тогдашние гости: Алексей Петрович с

Натальей Андреевной, Кирсанов, - и вечер прошел, как обыкновенно проходил с

ними. Как вдвойне отрадна показалась Вере Павловне ее новая жизнь с чистыми

мыслями, в обществе чистых людей"! По обыкновению, шел и веселый разговор со

множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от

тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе {63}, предвестница

нынешней великой войны Севера с Югом {64}, предвестница еще более великих

событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о

политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе

немногих - Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических

основаниях земледелия по теории Либиха {65}, и о законах исторического

прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных

кружках {66}, и о великой важности различения реальных желаний {67}, которые

ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится,

да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во

время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма,

болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных

желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда

антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но

родственном. Дамы по временам и вслушивались в эти учености, говорившиеся

так просто, будто и не учености, и вмешивались в них своими вопросами, а

больше - больше, разумеется, не слушали, даже обрызгали водою Лопухова и

Алексея Петровича, когда они уже очень восхитились великою важностью

минерального удобрения; но Алексей Петрович и Лопухов толковали о своих

ученостях непоколебимо. Кирсанов плохо помогал им, был больше, даже вовсе на

стороне дам, и они втроем играли, пели, хохотали до глубокой ночи, когда,

уставши, развели, наконец, и непоколебимых ревнителей серьезного разговора.

III. Второй сон Веры Павловны

И вот Вера Павловна засыпает, и снится Вере Павловне сон.

Поле, и по полю ходят муж, то есть миленький, и Алексей Петрович, и

миленький говорит:

Вы интересуетесь знать, Алексей Петрович, почему из одной грязи

родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится?

Эту разницу вы сами сейчас увидите. Посмотрите корень этого прекрасного

колоса: около корня грязь, но эта грязь свежая, можно сказать, чистая грязь;

слышите запах сырой, неприятный, но не затхлый, не скиснувшийся. Вы знаете,

что на языке философии, которой мы с вами держимся {68}, эта чистая грязь

называется реальная грязь. Она грязна, это правда; но всмотритесь в нее

хорошенько, вы увидите, что все элементы, из которых она состоит, сами по

себе здоровы. Они составляют грязь в этом соединении, но пусть немного

переменится расположение атомов, и выйдет что-нибудь другое: и все другое,

что выйдет, будет также здоровое, потому что основные элементы здоровы.

Откуда же здоровое свойство этой грязи? обратите внимание на положение этой

поляны: вы видите, что вода здесь имеет сток, и потому здесь не может быть

гнилости.

Да, движение есть реальность, - говорит Алексей Петрович, - потому

что движение - это жизнь, а реальность и жизнь одно и то же. Но жизнь имеет

главным своим элементом труд, а потому главный элемент реальности - труд, и

самый верный признак реальности - дельность.

Так видите, Алексей Петрович, когда солнце станет согревать эту грязь

и теплота станет перемещать ее элементы в более сложные химические

сочетания, то есть в сочетания высших форм, колос, который вырастает из этой

грязи от солнечного света, будет здоровый колос.

Да, потому что это грязь реальной жизни, - говорит Алексей Петрович.

Теперь перейдем на эту поляну. Берем и здесь растение, также

рассматриваем его корень. Он также загрязнен. Обратите внимание на характер

этой грязи. Нетрудно заметить, что это грязь гнилая.

То есть, фантастическая грязь, по научной терминологии, - говорит

Алексей Петрович.

Так; элементы этой грязи находятся в нездоровом состоянии.

Натурально, что, как бы они ни перемещались и какие бы другие вещи, не

похожие на грязь, ни выходили из этих элементов, все эти вещи будут

нездоровые, дрянные.

Да, потому что самые элементы нездоровы, - говорит Алексей Петрович.

Нам нетрудно будет открыть причину этого нездоровья...

То есть, этой фантастической гнилости, - говорит Алексей Петрович.

Да, гнилости этих элементов, если мы обратим внимание на положение

этой поляны. Вы видите, вода не имеет стока из нее, потому застаивается,

Да, отсутствие движения есть отсутствие труда, - говорит Алексей

Петрович, - потому что труд представляется в антропологическом анализе

коренною формою движения, дающего основание и содержание всем другим формам:

развлечению, отдыху, забаве, веселью; они без предшествующего труда не имеют

реальности. А без движения нет жизни, то есть реальности, потому это грязь

фантастическая, то есть гнилая. До недавнего времени не знали, как

возвращать здоровье таким полянам; но теперь открыто средство; это - дренаж

{69}: лишняя вода сбегает по канавам, остается воды сколько нужно, и она

движется, и поляна получает реальность. Но пока это средство не применено,

эта грязь остается фантастическою, то есть гнилою, а на ней не может быть

хорошей растительности; между тем как очень натурально, что на грязи

реальной являются хорошие растения, так как она грязь здоровая. Что и

требовалось доказать: o-e-a-a-dum, как говорится по латине.

Как говорится по латине "что и требовалось доказать", Вера Павловна не

может расслушать.

А у вас, Алексей Петрович, есть охота забавляться кухонною латинью и

силлогистикою, - говорит миленький, то есть муж.

Вера Павловна подходит к ним и говорит:

Да полноте вам толковать о своих анализах, тожествах и

антропологизмах, пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла

участвовать в разговоре, или лучше давайте играть.

Давайте играть, - говорит Алексей Петрович, - давайте исповедываться.

Давайте, давайте, это будет очень весело, - говорит Вера Павловна: - но вы

подали мысль, вы покажите и пример исполнения.

С удовольствием, сестра моя, - говорит Алексей Петрович, - но вам

сколько лет, милая сестра моя, осьмнадцать?

Скоро будет девятнадцать.

Но еще нет; потому положим осьмнадцать, и будем все исповедываться до

осьмнадцати лет, потому что нужно равенство условий. Я буду исповедываться

за себя и за жену. Мой отец был дьячок в губернском городе и занимался

переплетным мастерством, а мать пускала на квартиру семинаристов. С утра до

ночи отец и мать все хлопотали и толковали о куске хлеба. Отец выпивал, но

только когда приходилась нужда невтерпеж, - это реальное горе, или когда

доход был порядочный; тут он отдавал матери все деньги и говорил: "ну,

матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я себе

полтинничек оставил, на радости выпью" - это реальная радость. Моя мать

часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она

говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья

на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных

нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это -

реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха; и когда, при всем

этом, "концы не сходились", как она говорила, то есть нехватало денег на

покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, - тогда

она бивала нас. Она и ласкала нас, когда мы, хоть глупенькие дети, сами

вызывались помогать ей в работе, или когда мы делали что-нибудь другое

умное, или когда выдавалась ей редкая минута отдохнуть, и ее "поясницу

отпускало", как она говорила, - это все реальные радости...

Ах, довольно ваших реальных горестей и радостей, - говорит Вера

Павловна.

В таком случае, извольте слушать исповедь за Наташу.

Не хочу слушать: в ней такие же реальные горести и радости, - знаю.

Совершенная правда.

Но, быть может, вам интересно будет выслушать мою исповедь, - говорит

Серж, неизвестно откуда взявшийся.

Посмотрим, - говорит Вера Павловна.

Мой отец и мать, хотя были люди богатые, тоже вечно хлопотали и

толковали о деньгах; и богатые люди не свободны от таких же забот...

Вы не умеете исповедываться, Серж, - любезно говорит Алексей

Петрович, - вы скажите, почему они хлопотали о деньгах, какие расходы их

беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять?

Да, конечно, я понимаю, к чему вы спрашиваете, - говорит Серж, - но

оставим этот предмет, обратимся к другой стороне их мыслей. Они также

заботились о детях.

А кусок хлеба был обеспечен их детям? - спрашивает Алексей Петрович.

Конечно; но должно было позаботиться о том, чтобы...

Не исповедуйтесь, Серж, - говорит Алексей Петрович, - мы знаем вашу

историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, - вот почва, на которой вы

выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от

природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не

глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?

Пригоден на то, чтобы провожать Жюли повсюду, куда она берет меня с

собою; полезен на то, чтобы Жюли могла кутить, - отвечает Серж.

Из этого мы видим, - говорит Алексей Петрович, - что фантастическая

или нездоровая почва...

Ах, как вы надоели с вашею реальностью и фантастичностью! Давно

понятно, а они продолжают толковать! - говорит Вера Павловна.

Так не хочешь ли потолковать со мною? - говорит Марья Алексевна, тоже

неизвестно откуда взявшаяся: - вы, господа, удалитесь, потому что мать хочет

говорить с дочерью.

Все исчезают. Верочка видит себя наедине с Марьей Алексевною. Лицо

Марьи Алексевны принимает насмешливое выражение.

Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая и благородная, -

как же мне, грубой и злой пьянице, разговаривать с вами? У вас, Вера

Павловна, злая и дурная мать; а позвольте вас спросить, сударыня, о чем эта

мать заботилась? о куске хлеба: это по-вашему, по-ученому, реальная,

истинная, человеческая забота, не правда ли? Вы слышали ругательства, вы

видели дурные дела и низости; а позвольте вас спросить, какую цель они

имели? пустую, вздорную? Нет, сударыня. Нет, сударыня, какова бы ни была

жизнь вашего семейства, но это была не пустая, фантастическая жизнь. Видите,

Вера Павловна, я выучилась говорить по-вашему, по-ученому. Но вам, Вера

Павловна, прискорбно и стыдно, что ваша мать дурная и злая женщина? Вам

угодно, Вера Павловна, чтоб я была доброю и честною женщиною? Я ведьма, Вера

Павловна, я умею колдовать, я могу исполнить ваше желание. Извольте

смотреть, Вера Павловна, ваше желание исполняется: я, злая, исчезаю;

смотрите на добрую мать и ее дочь.

Комната. У порога храпит пьяный, небритый, гадкий мужчина. Кто - это

нельзя узнать, лицо наполовину закрыто рукою, наполовину покрыто синяками.

Кровать. На кровати женщина, - да, это Марья Алексевна, только добрая! зато

какая она бледная, дряхлая в свои 45 лет, какая изнуренная! У кровати

девушка лет 16, да это я сама, Верочка; только какая же я образованная. Да

что это? у меня и цвет лица какой-то желтый, да черты грубее, да и комната

какая бедная! Мебели почти нет. - "Верочка, друг мой, ангел мой, - говорит

Марья Алексевна, - приляг, отдохни, сокровище, ну, что на меня смотреть, я и

так полежу. Ведь ты третью ночь не спишь".

Ничего, маменька, я не устала, - говорит Верочка.

А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца

жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая;

злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя.

Верочка плачет.

Милая моя, ты не огорчись, я тебе не в укор это скажу, а в

предостереженье: ты зачем в пятницу из дому уходила, за день перед тем, как

я разнемоглась? - Верочка плачет.

Он тебя обманет, Верочка, брось ты его.

Нет, маменька.

Два месяца. Как это, в одну минуту, прошли два месяца? Сидит офицер. На

столе перед офицером бутылка. На коленях у офицера она, Верочка.

Еще дна месяца прошли в одну минуту.

Сидит барыня. Перед барынею стоит она, Верочка.

А гладить умеешь, милая?

А из каких ты, милая? крепостная или вольная?

У меня отец чиновник.

Так из благородных, милая? Так я тебя нанять не могу. Какая же ты

будешь слуга? Ступай, моя милая, не могу.

Верочка на улице.

Мамзель, а мамзель, - говорит какой-то пьяноватый юноша, - вы куда

идете? Я вас провожу, - Верочка бежит к Неве.

Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери была? -

говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. - Хорошо я колдовать умею? Аль

не угадала? Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты,

нейдут с языка-то! По магазинам ходила?

Ходила, - отвечает Верочка, а сама дрожит.

Видала? Слыхала?

Хорошо им жить? Ученые они? Книжки читают, об новых ваших порядках

думают, как бы людям добро делать? Думают, что ли? - говори!

Верочка молчит, а сама дрожит.

Эх из тебя и слова-то нейдут. Хорошо им жить? - спрашиваю.

Верочка молчит, а сама холодеет.

Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? - спрашиваю; хороши они? -

спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? - Молчишь! рыло-то воротишь! -

Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая - на мои воровские деньги учена.

Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что

такое добром называется. Понимаешь? _Все_ от меня, _моя_ ты дочь, понимаешь?

Я_ тебе мать.

Верочка и плачет, и дрожит, и холодеет.

Маменька, чего вы от меня хотите? Я не могу любить вас.

А я разве прошу: полюби?

Мне хотелось бы, по крайней мере, уважать вас, но я и этого не могу.

А я нуждаюсь в твоем уважении?

Что же вам нужно, маменька? зачем вы пришли ко мне так страшно

говорить со мною? Чего вы хотите от меня?

Будь признательна, неблагодарная. Не люби, не уважай. Я злая: что

меня любить? Я дурная: что меня уважать? Но ты пойми, Верка, что кабы я не

такая была, и ты бы не такая была. Хорошая ты - от меня дурной; добрая ты -

от меня злой. Пойми, Верка, благодарна будь.

Уйдите, Марья Алексевна, теперь я поговорю с сестрицею.

Марья Алексевна исчезает.

Невеста своих женихов, сестра своих сестер берет Верочку за руку, -

Верочка, я хотела всегда быть доброй с тобой, ведь ты добрая, а я такова,

каков сам человек, с которым я говорю. Но ты теперь грустная, - видишь, и я

грустная; посмотри, хороша ли я грустная?

Все-таки лучше всех на свете.

Поцелуй меня, Верочка, мы вместе огорчены. Ведь твоя мать говорила

правду. Я не люблю твою мать, но она мне нужна.

Разве без нее нельзя вам?

После будет можно, когда не нужно будет людям быть злыми. А теперь

нельзя. Видишь, добрые не могут сами стать на ноги, злые сильны, злые хитры.

Но видишь, Верочка, злые бывают разные: одним нужно, чтобы на свете

становилось хуже, другим, тоже злым, чтобы становилось лучше: так нужно для

их пользы. Видишь, твоей матери было нужно, чтобы ты была образованная: ведь

она брала у тебя деньги, которые ты получала за уроки; ведь она хотела, чтоб

ее дочь поймала богатого зятя ей, а для этого ей было нужно, чтобы ты была

образованная. Видишь, у нее были дурные мысли, но из них выходила польза

человеку: ведь тебе вышла польза? А у других злых не так. Если бы твоя мать

была Анна Петровна, разве ты училась бы так, чтобы ты стала образованная,

узнала добро, полюбила его? Нет, тебя бы не допустили узнать что-нибудь

хорошее, тебя бы сделали куклой, - так? Такой матери нужна дочь-кукла,

потому что она сама кукла, и все играет с куклами в куклы. А твоя мать

человек дурной, но все-таки человек, ей было нужно, чтобы ты не была куклой.

Видишь, как злые бывают разные? Одни мешают мне: ведь я хочу, чтобы люди

стали людьми, а они хотят, чтобы люди были куклами. А другие злые помогают

мне, - они не хотят помогать мне, но дают простор людям становиться людьми,

они собирают средства людям становиться людьми. А мне только этого и нужно.

Да, Верочка, теперь мне нельзя без таких злых, которые были бы против других

злых. Мои злые - злы, но под их злою рукою растет добро. Да, Верочка, будь

признательна к своей матери. Не люби ее, она злая, но ты ей всем обязана,

знай это: без нее не было бы тебя.

И всегда так будет? Нет, так не будет?

Да, Верочка, после так не будет. Когда добрые будут сильны, мне не

нужны будут злые, Это скоро будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им нельзя

быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были

злыми только потому, что им вредно было быть добрыми, а ведь они знают, что

добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.

А те злые, которые были куклами, что с ними будет? Мне и их жаль.

Они будут играть в другие куклы, только уж в безвредные куклы. Но

ведь у них не будет таких детей, как они: ведь у меня все люди будут людьми;

и их детей я выучу быть не куклами, а людьми.

Ах, как это будет хорошо!

Да, но и теперь хорошо, потому что готовится это хорошее; по крайней

мере, тем и теперь очень хорошо, кто готовит его. Когда ты, Верочка,

помогаешь кухарке готовить обед, ведь в кухне душно, чадно, а ведь тебе

хорошо, нужды нет, что душно и чадно? Всем хорошо сидеть за обедом, но лучше

всех тому, кто помогал готовить его: тому он вдвое вкуснее. А ты любишь

сладко покушать, Верочка, - правда?

Правда, - говорит Верочка и улыбается, что уличена в любви к сладким

печеньям и в хлопотах над ними в кухне.

Так о чем же грустить? Да ты уж и не грустишь.

Какая вы добрая!

И веселая, Верочка, я всегда веселая, и когда грустная, все-таки

веселая. - Правда?

Да, когда мне грустно, вы придете тоже как будто грустная, а всегда

сейчас прогоните грусть; с вами весело, очень весело.

А помнишь мою песенку: "Donc, vivons" {"Итак, живем" (франц.), -

Давай же петь.

Давайте.

Верочка! Да я разбудил тебя? впрочем, уж чай готов. Я было испугался:

слышу, ты стонешь, вошел, ты уже поешь.

Нет, мой миленький, не разбудил, я сама бы проснулась. А какой я сон

видела, миленький, я тебе расскажу за чаем. Ступай, я оденусь. А как вы

смели войти в мою комнату без дозволения, Дмитрий Сергеич? Вы забываетесь.

Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя поцелую за это.

Поцеловала; ступай же. Ступай, мне надо одеваться

Да уж так и быть, давай, я тебе прислужу вместо горничной.

Ну, пожалуй, миленький; только как это стыдно!

Мастерская Веры Павловны устроилась. Основания были просты, вначале

даже так просты, что нечего о них и говорить. Вера Павловна не сказала своим

трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько,

немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло

ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не

легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать

у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести

швейную. Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою

осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора

тоже не было ничего возбуждающего подозрение, то есть ничего особенного:

молодая и скромная женщина желает, чтобы работницы в мастерской были девушки

прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут

особенного? Не хочет ссор, и только; поэтому умно, и больше ничего. Вера

Павловна сама познакомилась с этими выбранными, хорошо познакомилась прежде,

чем сказала, что принимает их, это натурально; это тоже рекомендует ее как

женщину основательную, и только. Думать тут не над чем, не доверять нечему.

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-08-07

Каждый, кто читал произведение Чернышевского «Что делать?», наверняка отметил своеобразие композиционного построения романа. Автор делится с читателями своими мыслями, рассказывает о своих идеалах посредством описания снов главной героини. Все они воспринимаются не буквально и таят в себе скрытый смысл.

О чем? Героиня была в заточении в подвале, но внезапно высвободилась из плена и оказалась в поле, где желтели спелые колосья. Одновременно с этим переходом случилось выздоровление Веры: она как будто была больна параличом, но после освобождения стала чувствовать себя лучше. С ней заговорила женщина, «невеста ее жениха», в этом образе автор изобразил любовь к людям. Девушка отправляется гулять по улицам города, помогая всем встречным, ведь новая знакомая просила ее выпускать девушек из подвалов и лечить их.

Смысл. Этот сон означает освобождение Веры из среды вульгарных и ограниченных людей старой формации. Подземелье – символ «темного царства», где темнота – невежество, а духота – несвобода. Родители героини – рабы условностей и стереотипов, недаром мать учит дочь соблазнять богатого человека и выходить замуж по расчету. В их мире женщина больше ни на что не способна. Покинув семью, Вера испытывает облегчение: ей больше не надо пытаться продать себя. Если раньше она жила в страхе и злобе из-за постоянного давления матери, то после освобождения к ней действительно приходит любовь к человечеству. Она узнает, что на Земле есть другие люди, не пошлые и не глупые. К ним она и подходит на улицах во сне, испытывая радость. «Любовь к людям» называет себя «невестой жениха Веры», потому что именно Лопухов открывает героине новый мир. Просьба выпускать всех девушек вдохновит героиню на создание швейной мастерской.

Второй сон

О чем? Лопухов и Мерцалов идут в поле, где говорят о реальной и фантастической грязи. В первой протекает здоровая и естественная жизнь, появляются колосья, а вторая – гнилая и фальшивая, в нет плодородия и сути. Во время этого разговора девушка видит свою мать, погрязшую в бедности и неусыпных заботах о пропитании для семьи. Зато в тот момент на лице изнуренной женщины просветлела улыбка. Потом Вера видит, будто она сидит на коленях у офицера. Это видение сменяется сценой, где героиня не может устроиться на работу. Старая знакомая девушки, Любовь к людям, объясняет, как важно Вере простить свою мать за злость и жестокость: Марья Алексеевна всю жизнь положила на то, чтобы вывести семью из нищеты, поэтому она и ожесточилась на мир, что поставил ее в такие трудные условия.

О чем? Певица Бозио берет в руки несуществующий в реальности дневник Веры и читает его вместе с ней. Там изложены подробности отношений героини с Лопуховым. Из последней страницы, которую девушка боится открывать, становится ясно, что она хочет, но не может любить супруга. Она уважает и ценит его, но их чувства – всего лишь дружеская привязанность. Вера любит Кирсанова.

Смысл. В этом сновидении героиня постигает истинную природу своих чувств и приходит к выводу, что должна свободно распоряжаться собой, несмотря на узы брака. Главное – это сердечная склонность, и если она изменилась, нужно следовать за ней, а не блюсти формальные приличия из-за боязни общественного порицания. Это один из важнейших элементов эмансипации, который делает женщину полноправной хозяйкой своего тела и своей души. Она вправе решать, с кем ей быть.

Четвертый сон

О чем? Вера видит всевозможных богинь в хронологическом порядке: языческую Астарту, древнегреческую Афродиту, «Непорочность», как отражение Богоматери и т.д. Сквозь парад богинь ее ведет красавица, в которой Вера узнает себя – раскрепощенную и независимую повелительницу нового времени. Также перед ней появляется своеобразный райский сад, где труд доброволен, все равны, свободны, никто никого и ни к чему не принуждает.

Смысл. В этом сне автор изобразил общество будущего, где главенствуют социалистический принципы «свободы, равенства и братства». Все богини отражают социальную роль женщины, которая меняется со временем: от предмета наслаждения и восхищения до вполне логичного финала – эмансипации, когда дамы становятся полноправными членами общества и носительницами многообразных социальных ролей. Если Афродита – лишь развлечение для мужчин, а Непорочность – их собственность и репродуктивный орган, то сама Вера – это независимая, умная и развитая дама, которая равна сильному полу, а не принижена и использована им.

Если первый сон представляет собой символическую картину: не только героиня покидает старый мир, но и все девушки «из подвала», наконец, вырываются на свободу, то эмансипированными они становятся уже в четвёртом сне – такой же символической картине. Обновляется всё человечество, пережитки прошлого умирают. Мы понимаем, что писатель верил в вероятность наступления светлого будущего, и что каждый, кто мог видеть такие сны, каким-то образом приближал миг всеобщего счастья и свободы.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!